Теперь я должен вернуться немного назад и возобновить рассказ о борьбе партий, происходившей на политической арене Петрограда. Незадолго до этого правительство Керенского рассматривало возможность создания консультативного органа, который мог бы создать ему моральную поддержку и в то же время служить буфером между ним и Советом. Московское государственное совещание не подходило для этой цели по своему составу, тогда как Демократическое совещание было порождением Совета. Но Предпарламент, или Совет республики,[99] созванный правительством в качестве предшественника Учредительного собрания, должен был, как полагало правительство, укрепить его позиции. Эта идея обсуждалась, пока заседало Демократическое совещание, затем она оформилась, и перед тем, как совещание разъехалось, было образовано ядро Предпарламента, куда было избрано 300 его делегатов, представлявших различные демократические группы, а впоследствии к ним добавилось 150 представителей так называемых буржуазных партий. Его функции никогда не были ясно определены, но правительство ясно дало понять, что никоим образом не считает себя ответственным перед ним и что он задумывался исключительно как консультативный орган.

Совет республики собрался 21 октября, и на открытии Керенский произнес речь, посвященную, главным образом, необходимости уже в следующем месяце созвать Учредительное собрание, восстановить боевой дух в армии и положить конец анархии. После того как председателем был выбран умеренный социалист Авксентьев, занимавший должность министра внутренних дел в одном из кабинетов Керенского, Троцкий обрушился на правительство с нападками и заявил, что максималисты никогда не будут сотрудничать ни с ним, ни с Советом республики. Затем он покинул заседание в сопровождении тридцати своих преданных сторонников. Первым обсуждался вопрос об эвакуации Петрограда, и сначала существовала некоторая надежда, что буржуазные и умеренно-социалистические группы будут работать сообща и образуют твердый блок против большевиков. Появление такого блока – единственное, что дало бы надежду избежать надвигающейся опасности. Однако ключевым вопросом, на котором сосредоточились все интересы, оказался вопрос о представительстве России на конференции союзников, которая должна была пройти в Париже в ноябре. В своей политической декларации, обнародованной в начале октября, правительство заявило о намерении участвовать в этой конференции и о включении в состав российской делегации представителей от демократических организаций страны. Российская делегация, заявили они, будет не только обсуждать с представителями союзных правительств военные вопросы, поднятые на конференции, но также стараться выработать соглашение, основанное на принципах, провозглашенных русской революцией. Выступая с этой декларацией, правительство хотело умиротворить Совет, который не только требовал гарантий относительно вопросов, которые планировалось обсуждать на конференции, но и претендовал на право быть на ней представленным. Терещенко всегда признавал, что основная задача конференции – обсудить, что необходимо сделать, чтобы в самое ближайшее время победно завершить войну, но он также считал, что разговор о средствах неизбежно повлечет за собой рассмотрение вопроса о целях. Он также признавал, что двух мнений в одной делегации быть не должно и что он, как глава делегации от российского правительства, должен быть единственным выразителем позиции правительства и народа.

Поэтому представитель демократии, как говорил Терещенко социалистам, вынужден будет довольствоваться пассивной ролью: он сможет свободно выражать делегату, назначенному правительством, взгляды российской демократии, но у него не будет права голосовать за них на конференции. Совет, который придерживался по этому вопросу совсем другой точки зрения, уже выбрал Скобелева, бывшего министра труда, своим представителем и снабдил его указаниями, отражавшими их ультрапацифистские взгляды. Союзные правительства, со своей стороны, хотя и были готовы неофициальным образом обсудить сложившуюся ситуацию с российскими делегатами, но не хотели, чтобы на очередной конференции поднимался вопрос об условиях мирного договора. Лично я считал, что с нашей стороны было бы ошибкой как запрещать обсуждение условий мира, так и препятствовать присутствию Скобелева на этой конференции. Я указал, что подобное обсуждение нас ни к чему не обязывает и в то же время мы можем рассчитывать, что Терещенко сумеет удержать Скобелева в соответствующих рамках. У меня было две причины, по которым я хотел задобрить социалистов. Во-первых, хотя нельзя было рассчитывать, что Россия будет играть активную роль, нам все же имело смысл попытаться сохранить ее в войне, чтобы ее обширные ресурсы не были использованы Германией. И во-вторых, я опасался, что, заставив более умеренных социалистов перейти в оппозицию, мы будем тем самым способствовать победе большевиков.

31 октября Терещенко обратился к Временному правительству с речью, в которой он не только твердо выступил против притязаний Совета на какое-либо отдельное представительство на конференции, но также в резких выражениях осудил те указания, которые тот дал Скобелеву. Хотя его речь не заходила настолько далеко, чтобы удовлетворить правых, социалисты заявили, что его непримиримая позиция по вопросу об их указаниях сделала сотрудничество между правительством и демократией почти невозможным. В ходе последовавшего затем обсуждения Терещенко подвергся яростным нападкам, и на следующий день Скобелев сказал Керенскому, что, если правительство не пошлет в Париж кого-либо другого, революционная демократия оставит всякую мысль о своем представительстве на конференции. Лидеры демократических групп, с которыми Керенский провел консультации, поддержали Скобелева и предупредили Керенского, что если на конференцию будет направлен Терещенко, то это испортит отношения между левым крылом Совета республики и правительством.

Слухи о большевистском восстании ходили уже несколько недель, и все ожидали, что оно произойдет за несколько дней до Всероссийского съезда Советов. Терещенко даже признал, что большая часть войск гарнизона перешла на сторону большевиков, но Керенский был настроен более оптимистично. Во время моих последних разговоров с ним он не раз восклицал: «Пусть они только высунутся, и я их раздавлю». Уже была договоренность, что Терещенко по пути на Парижскую конференцию заедет в Лондон, и выезд был назначен на 8 ноября. Мы должны были отправиться вместе с ним, поскольку правительство желало проконсультироваться со мной относительно положения в России.

Я думаю, читателям будет легче следить за развитием событий в те два последних месяца, что я провел в России, если я изложу их в форме выдержек из моего дневника.