– Когда мы еще были в Лондоне, – Томас почти касался губами моего уха, громко шепча и разжигая пламя в моей крови, – мы обещали. Никогда не лгать друг другу.

Он прижал меня к себе так тесно, что между нами не осталось расстояния, требуемого правилами приличия. Я обнаружила, что совершенно не против, когда он закружил меня в вихре юбок. Толпа танцоров походила на гобелен с праздничным сюжетом. Остальная часть комнаты растворилась во сне, на который можно было не обращать внимания. Это было прекраснее мечты или сна, что-то более ощутимое лежало в моих руках. Мне нужно было только протянуть руку и успокоиться, зная, что он надежен. Он не был призраком из прошлого.

– Хочешь правды, Крессуэлл?

Я обвила руками его шею, пока наши тела окончательно не постигло смущение. Единственная мысль, поглотившая мой разум, состояла в том, чтобы прижаться к нему еще теснее, чтобы он тоже загорелся. Никто, казалось, не заметил моего неблаговидного поведения, но даже если бы было иначе, в тот момент мне это было безразлично.

– Скажи мне, – Томас склонился опасно близко ко мне. Он провел руками по моей спине, успокаивая и дразня одновременно. – Пожалуйста.

Я не заметила, как мы оказались в нише между папоротниками в кадках. Их огромные веерообразные листья надежно заслонили нас от празднества, бушующего снаружи. Мы были одни, вдали от посторонних глаз, вдали от правил и ограничений общества.

Томас заправил мне за ухо прядь волос; его лицо было немного грустным для того места, где мы расположились.

– Моя мама обожала бы тебя. Она всегда говорила, что мне нужен партнер. Равный. Тот, кто в роли мужа никогда не будет ни самодовольным собственником, ни подкаблучником.

Он оглянулся на толпу, его глаза затуманились.

– Быть здесь… сложно. Гораздо сложнее, чем я думал. Я вижу ее буквально во всем. Это глупо… но я часто задаюсь вопросом, будет ли она гордиться мною. Независимо от того, что говорят обо мне другие. Я не знаю, что она могла бы подумать.

Я провела рукой по его груди, увлекая Томаса глубже в нишу. Темнота придавала мне уверенности и создавала уют, как это никогда не удавалось свету.

– Она гордилась бы, – сказала я. Томас поерзал в своем костюме, пристально глядя в пол. – Хочешь узнать, что я думаю? Правда?

– Да, – он без тени смущения посмотрел мне в глаза. – Даже если это будет скандально. Это чуточку слишком серьезно, как по мне.

– Ты выглядишь довольно…

Мое сердце затрепетало. Томас смотрел на меня так пристально, как будто пытался разгадать какую-то тайну, которую и я все еще только могла бы открыть для себя. Я вглядывалась в его золотистые глаза и видела в них отражение собственных эмоций. Больше никаких стен и никаких игр.

– Ты выглядишь так, словно собираешься перестать обещать, что поцелуешь меня, князь Дракула.

Он вздрогнул, словно мои слова ужалили его. Я потянулась и заставила его снова повернуться ко мне.

– Просто уже сделай это, Крессуэлл.

Вспышка понимания озарила все его черты, и его губы наконец без стеснения коснулись моих. Мы уперлись в стену, и во весь его рост меня окутало тепло. Его руки скользнули по моему телу и запутались в волосах, когда поцелуй стал глубже. Мир, затянутый в корсет, рухнул. Рамки и правила были путами прошлого.

Все перестало существовать, кроме нас двоих, стоявших посреди звездного неба, забывших обо всем, кроме наших тел, подходивших друг другу, как созвездия. Он был моим призом во всех смыслах. Я стянула перчатки, позволив своим пальцам свободно проследить контуры его лица, и он ответил тем же. Его кожа под моими прикосновениями была гладкой. Томас слегка откинулся назад, мягко лаская мою нижнюю губу большим пальцем, его дыхание больше не было таким резким.

– Одри Роуз, я…

Я потянулась к нему, предлагая кое-что поинтереснее разговоров. Томас, похоже, не возражал, если я перебивала его, когда мы исследовали новые способы общения.

В конце концов мы заставили себя выбраться из нашего тайного убежища за папоротниками. Мы танцевали и смеялись, пока не заболели ноги и животы. Сегодняшний вечер не был предназначен для печали и смерти. Пришло время вспомнить, как необычайно восхитительно чувствовать себя живой.

Дом цел Рэу-Крессуэлл

Бухарест, Румыния

26 декабря 1888 года

Князь Николае сидел на диване в гостиной; лицо его еще было изможденным, но уже приобрело нормальный цвет. Я обрадовалась ему, как никогда прежде.

– Вы уже намного меньше похожи на труп, – без обиняков заявил Томас. Я не выдержала и рассмеялась. Как бы ни менялся Томас, некоторые манеры он сохранит навсегда. Он повернулся ко мне и нахмурился. – А что такое? Разве он не стал выглядеть лучше?

– Я рада, что с вами все в порядке, князь Николае. Это было… – Назвать то, через что он прошел – все мы прошли, – «ужасным» было невероятным преуменьшением. Я вздохнула. – Зато какие истории мы сможем когда-нибудь рассказывать нашим детям!

– Мультумешч[24]. Просто «Николае» будет вполне достаточно. – На лице его появилась слабая улыбка. – Я хотел лично поблагодарить вас обоих. И извиниться.

Он достал из тетради, которую держал в руках, лист бумаги и протянул мне. Это был рисунок, изображающий меня, – тот самый, где я была нарисована в виде графини Дракулы. Я посмотрела на Николае, проигнорировав фырканье Томаса у меня за плечом.

– Мне никто не верил, – прямо сказал он, разведя руками. – Я пытался предупредить свою семью, а потом королевский двор, но меня сочли сумасшедшим. Небун[25]. Потом… когда умер Вильгельм, они все равно не прислушались ко мне. Я решил послать письма с угрозами. Я надеялся, что они примут меры предосторожности. Я предполагал, что если потомков нашего рода преследуют, то король с королевой тоже окажутся в опасности – это лишь вопрос времени. – Он указал на рисунок. – Я думал, что угроза исходит от вас. Я нарисовал это специально, чтобы подбросить крестьянам. Если в академии меня не слышат… ни Данешти, ни Молдовеану… Я подумал, что, быть может, местные жители избавятся от того, кого сочтут стригоем. Я… извините, пожалуйста.