За прошедшее время Ингигерд вдруг поняла, что любит своего хромого мужа, что не может прожить без его горячих ласк и ночки, что никто другой ей не нужен. Она дивилась, как могла столько лет думать об Олаве, когда рядом был Ярослав?!

Но теперь все изменится, теперь она будет не просто верной, но и горячо любящей женой! Она сумеет сделать Ярослава самым счастливым мужчиной на свете!

Ингигерд даже в голову не приходило, что она могла опоздать со своими благими намерениями, казалось, что если муж любил ее до сих пор, то будет любить и впредь, а уж если она сама осознала, что любит Ярослава, то счастливей пары отныне не сыскать!

Князь играл с маленьким Всеволодом, держа того на руках. Мамка малыша, рябая Параша, ревниво следила, чтобы крепкие мужские руки не причинили ребенку неудобства, но это излишне, счастливый Ярослав держал сынишку так бережно, что можно было только подивиться.

Увидев жену, он передал мальчика Параше, та проворно шмыгнула вон, ни к чему мешаться под ногами, когда князь с княгиней встретились после стольких дней разлуки. Все слуги знали, что Ярослав горяч в ложнице, и княгиня на сей раз ждала мужа, это тоже все видели.

Обычно после нескольких дней отсутствия Ярослав крепко сжимал жену в объятиях, покрывал поцелуями ее лицо, каждый пальчик, а она со смехом отстранялась. Ингигерд ожидала того же, но на сей раз муж остался невыносимо спокоен. Он поприветствовал ее словно чужую, поинтересовался здоровьем и не более!

– Ярослав!..

У князя чуть приподнялась левая бровь:

– Ты не стала жить в Альдейгьюборге? Все же терем пришелся не по нраву?

– Я твоя жена и должна жить рядом с мужем.

Честно говоря, Ингигерд просто растерялась и не знала, что ответить. Она ожидала чего угодно, но только не ледяного спокойствия!

– Я не неволю. Ты можешь даже уехать домой, как грозила, но дети останутся здесь!

– Я не собираюсь никуда уезжать. Я всегда была тебе верной женой.

Князь отвернулся к окну и теперь смотрел на белые облака в синем небе. Голос его прозвучал глухо:

– Я знаю. Но всегда любила другого.

– Олава больше нет…

Кажется, он удивился, резко обернулся. И почти сразу глаза стали насмешливыми:

– Ах вот в чем дело…

– Ярослав…

Князь поднял руку, останавливая ее.

– Ингигерд, ты знаешь, что я любил тебя с первой нашей встречи. Любил сильнее всех на свете, готов был сделать для тебя все! Но тебе не нужна моя любовь, тебе нужен Олав. Наверное, он краше, умнее, лучше… был… Он всегда стоял между нами, даже на ложе стоял! Если я не смог занять место в твоем сердце при его жизни, то тем более не стану делать это после его смерти. Я не спрашиваю тебя, чем он лучше, сердцу не прикажешь. Живи как знаешь, неволить тебя своей любовью я больше не буду. Развода не дам, на Руси это не положено, да и у детей должна быть мать, а мать ты хорошая. Для всех мы по-прежнему князь и княгиня. Захочешь в Альдейгьюборг – езжай, я уже распорядился, чтобы злосчастный терем разобрали. Захочешь навестить родных – тоже езжай, но детей не пущу. И с Магнусом все будет по-прежнему. Я не держу зла ни на кого, ни на Олава, ни на Магнуса, ни на тебя.

Ингигерд смотрела на мужа глазами, полными слез. Совсем не такой она представляла себе их встречу. Как доказать, что Ярослав нужен ей, что сердце все изнылось в ожидании, что мысли об Олаве давно выброшены из головы, да и были ли настоящими?

Князь шагнул к жене. Если бы в тот миг она хоть чуть подалась навстречу, были бы забыты все раздоры, все обиды, но Ингигерд не почувствовала этого, осталась стоять на месте, в голове билась только одна мысль: как доказать Ярославу, что он дороже всех? А ему не нужно было ничего доказывать, достаточно просто спрятать заплаканное лицо на груди, князь все понял бы без слов, сердцем. На миг замерев, Ярослав ждал, но жена не сделала такого нужного шага.

Он протянул руку, отирая слезинку в уголке ее глаза:

– А вот плакать не надо. Я тебя не неволю ни в чем. Насильно мил не будешь…

Ей бы схватить эту руку, покрыть поцелуями, а потом целовать лицо, немного грустные, все понимающие глаза, а она стояла столбом! Когда за князем закрылась дверь, Ингигерд вдруг разрыдалась, бросившись на ложе.

У князя много забот, к тому же он долго не был в городе. В Киеве снова сидел Брячислав, в Чернигове спокойно Мстислав, за них можно не беспокоиться, но дела в Новгороде за него никто решать не будет. А их накопилось много.

Кроме обычных, у Ярослава окончательно созрела задумка обучать грамоте не только своих собственных детей, но и тех, кто к ней окажется способен, будь он хоть купецким сыном, не то что боярским, а то и вовсе смердом. Город был не против, кому же помешают грамотные люди? Чем больше таковых, тем богаче сам Новгород.

Ярослав отобрал три сотни новгородских детей для учебы и время от времени сам заходил смотреть, как у них успехи.

Вот и в тот день он отправился в школу, находившуюся в старых епископских покоях. Первый епископ Новгорода Иоаким, с которым раньше советовался Ярослав, умер. Иоаким сам выбрал себе преемника – Ефрема. Но и с новым, и даже с прежним епископом у князя отношения разладились, не поверил, что не мог Иоаким уберечь от беды Илью. Ефрем же показал себя человеком, несомненно, одаренным, но не всегда справедливым, что очень не нравилось князю, но пока Ярослав терпел.

Софийской сторона Детинца названа по имени храма. Тринадцать глав Софии блестят на солнце, видны издалека. Новгородская София поставлена хотя и деревянной, а все же раньше киевской. Потому, когда кияне задаются, что их собор больше и каменный, новгородцы фыркают, точно им что гадкое под нос сунули, мол, повторили нашу и рады. Это извечный спор Новгорода и Киева – у кого что лучше и крепче. Но для новгородцев спор бесполезен: где еще есть такие резные столбы, как у Софии? Мастера-резчики постарались, дня не хватит, чтобы рассмотреть всех диковинных зверей, что на дубовых столбах. А если еще и каждый листик чудных растений разглядывать, так полжизни за таким занятием проведешь. Новгородцы проводили, приходили в Софию не только службы ради, но и поглазеть. Дивясь искусной работе мастеров, поднимали головы все выше, взоры невольно устремлялись к Богу. Божественная красота резной Софии изрядно помогала епископу и его священникам.

Новгородцы любят украшать все вокруг, как, наверное, и все остальные люди. Даже простая ложка, какую каждый вырезать может, и та с изгибами да загогулинами. Глаз должен видеть вокруг себя только красивое, тогда и человек будет добрее. Душа русича требовала, чтобы и ручка ковшика была утицей, и перила моста резные, и столбы Софии изукрашены…

На мосту всегда народ, снует туда-сюда, у каждого дел много. Князя приветствуют, кто шапку ломит загодя и в пояс кланяется, кто только голову опустив, кто и просто приветственно взмахнув руками, как два нурманских купца, что торопятся с Софийской стороны на Торговую. Голоса с Торговой стороны слышны до середины Волхова. Кричат сбитенщики, калачники, многие, кто торгует вразнос. Князь оглянулся. Городу мороз нипочем, и не такие видал. У самого Волхова стоят баньки входом к воде. Несмотря на мороз, из одной выскочил мужик, бросился в прорубь, что загодя сделана, и тут же обратно в жар парной. Ярослав рассмеялся – какой норманн или свей такое выдержит? А уж о ромеях и говорить нечего!