Неведомо как Найл продвинулся еще на несколько метров. И наконец снова ощутил под ногами скользкую глину. С минуту постоял, унимая страх. Едва отдышавшись, вновь рывком устремился в сторону берега. Через несколько секунд он уже опять шел по жесткой, слежавшейся глине покатого берега. При этом отдавал себе отчет, что схватку со страхом все-таки проиграл.

Найл не поддался соблазну остановиться и отдышаться, облокотясь о каменный парапет. Вместо этого он поднялся по скату и направился прямо к лестнице сбоку от моста. Уже одолев первые полдесятка ступеней, Найл в один страшный миг понял: все, поздно… Наверху уже поджидал бойцовый, клыки готовно выпущены наружу. Огромные черные глаза бесстрастно смотрели на Найла.

Юноша инстинктивно попятился, но получил такой удар, что в глазах потемнело. Успела мелькнуть мысль, что не мешало бы укрыться в воде, уж туда-то за ним не полезут. Но не успел достичь и парапета, как вспахал землю юзом: молниеносный стражник был тут как тут. Увязнув локтями и коленями, Найл не мог толком пошевелиться. Когда паук всем своим весом навалился на спину, время будто замедлило бег. Впечатление такое, будто гнешься в замедленном темпе, со стороны отчужденно взирая на страдания собственной оболочки. Затем лицо Найла вжалось в серый грунт, мир вокруг растворялся, тускнел.

Очнулся он после кошмара и понял, что лежит на спине. Солнечный свет слепил глаза. Вспомнив о пауке, он вскинул руку защитить горло — и тут обнаружил, что рядом никого нет. Поднял голову, не сомневаясь, что паук наблюдаете парапета, — ни души. Одолевая накатившую тошноту, он с трудом поднялся на колени, затем встал на ноги. Чтобы дотащиться до каменной опоры, понадобилось неимоверное усилие. С трудом сдерживая рвоту, он ползком подобрался к стене и, бездыханный, привалился к ней спиной.

И вот тут вспомнилось о медальоне. Сунув руку под рубаху, Найл повернул его. Эффект сказался незамедлительно: своеобразное ощущение целительной сосредоточенности, словно тело вспоминает о чем-то. К этому времени Найл достаточно уже приноровился к действию медальона и подстраиваться научился довольно быстро. Вначале сердце сжалось от чувства, похожего на страх. Вместе с тем начало возвращаться самообладание, в душе затеплело чувство радости, подспудной силы. Это чувство живительным огнем проникло по жилам в кровь, где смешалось с другим воплощением энергоотдачи. Тут сам мозг словно объединил два эти воплощения, сплавив их в однородную упругую сферу. В усталом состоянии добиться этого труднее, обычно при этом возникает ломота в глазах. Точно так и случилось. Затем мозг — не именно то, что в голове, а нечто большее, мощное — пересилил усталость, и головная боль исчезла. А ощущение теперь было такое, будто три кипящих луча энергии — из сердца, головы и внутренних органов — сошлись в глазке медальона воедино и тот отразил их, удвоив интенсивность. В этот преходящий миг озарения до Найла дошло, что в медальоне нет надобности; он просто механический заменитель самосознания.

Теперь, вызволив силу и жизнестойкость из потаенных недр сознания, Найл пытался понять, что же все-таки произошло. Почему он до сих пор жив? Наверное, потому, что Смертоносец-Повелитель распорядился схватить его живым. Тогда где же пленитель? Пошел за другим караульщиком? Хотя до Найла сразу дошло, насколько глупо такое объяснение. Связать его по рукам и ногам и унести на спине — что может быть легче?

Найл встал и прикоснулся к шее ниже затылка. Чувствовались ушибы, но главное, не было следа колотых ран. Затеплилась надежда. По какой-то невообразимой причине бойцовый паук не тронул Найла. Быть может, вмешался Стигмастер?

Найл вновь осторожно поднялся по лестнице, на этот раз до уровня улицы. На камне еще не успели просохнуть следы его прежней попытки: видно, в бесчувствии он пролежал совсем недолго. Подняв голову, Найл пристально посмотрел на мост. Пусто. Пусты были и улицы квартала рабов. Найл стал примеряться, как бы ловчее перебежать к ближайшему зданию, но тут бросилась в глаза запекшаяся на руке грязь, и он решил чуть задержаться. После недавнего происшествия Найл готов был шарахаться от любого угла. С минуту он постоял, зорко оглядываясь, не шевелится ли что подозрительное на улице или набережной. Убедившись, что они пусты, Найл поспешил обратно к реке. Зайдя по колено в воду, он смыл грязь с рук, ног и лица. А когда шел обратно к берегу, в голове проклюнулась показавшаяся несуразной догадка.

Он стал осматривать следы, оставшиеся на том месте, где он слетел со ската. Четко различались вмятины, оставленные при падении коленями и локтями. На сравнительно податливом грунте отпечатались также места, где упирался когтями паук, стоя над поверженным телом. Слева отпечатков насчитывалось четыре, справа только три. У нападавшего караульного паука не хватало одной передней лапы.

С ясностью, перешедшей в понимание, у Найла в голове очертился образ разнесчастного вида паучищи — лежит, распростершись, на солнце, из увечной передней лапы на дощатый настил ладьи цедится струйка бледной крови. И он тут же с уверенностью понял, что догадка оказалась верной. Сердце стиснуло от бессмысленного, благодарного восторга. Смутное чутье, что удача сопутствует ему, наполнило ощущением странного спокойствия. Он не спеша поднялся по ступеням, посмотрел налево-направо — убедился, что дорога свободна, — и пересек улицу с видом человека, идущего по вполне законным делам.

Фасады домов, стоящих к реке лицом, имели внушительный вид, но было ясно, что уже скоро его лишатся. Растрескавшиеся тротуары покрывал хлам из битого стекла и истлевшей дранки. Здесь же Найл впервые увидел и проржавевшие остатки автомобилей, многие из которых раскрытыми дверцами походили на дохлых крылатых насекомых. Большинство окон и дверей в южной части города почему-то сохранились. Оконные проемы были свободны от стекол, а покосившиеся двери сиротливо висели на петлях. Вид у квартала рабов был такой, будто по нему пронеслась банда уличной шпаны.

Идущий от моста проезд был увешан тенетами, местами такими толстыми, что напоминали скорее плотную занавесь; инстинкт упредил юношу, чтобы он под них не совался. Вместо этого он вошел в здание, на побитом фасаде которого все еще висел огромный плакат: «Всемирная страховая компания». Найл пошел по заваленному дранкой и штукатуркой пыльному каменному полу, чередой коридоров, выходящих на узкую улицу. Осмотрительно выглянув в окно, Найл тотчас втянул голову обратно. Метрах в пятнадцати сверху деловито чинил свою сеть смертоносец. Найл успел загасить вспышку тревоги, прежде чем она разрослась, и отступил в коридор. В соседней комнате беспорядочно громоздилась сломанная мебель, дверь прислонена была к комоду, соседствующему с пустым оконным проемом. Встав на пятачке между дверью и комодом, Найл смог толком рассмотреть улицу и понаблюдать, как паук терпеливо работает над сетью. Через полчаса донеслись первые звуки, дающие понять, что место обитаемо: голоса, звуки шагов, хлопанье дверей. Вровень с окнами первого этажа по улице замельтешили люди. Вон прошла какая-то толстомясая тетка с арбузными грудями и ногами-бревнами, мягко выводя что-то носом. Бросилось в глаза, что под паутиной она прошла совершенно спокойно, словно не замечая.

По мере того как солнце поднялось чуть выше и заглянуло в улочку, снаружи стало оживленнее. На тротуары высыпала детвора, многие ребятишки жевали куски сероватого хлеба. Некоторые — непоседы — верещали, носились, смеялись; большинство же имело равнодушный, квелый вид. От Найла не укрылось, что преобладают низкие покатые лбы, плоские скулы и глаза-щелки. Вон пухлый косолапый мальчишка подошел к маленькой толстушке девочке и выхватил у нее из рук краюху хлеба. Та громко взвыла, но никто не обратил внимания. Толстяк прислонился неподалеку к стенке и слопал чужое. Затем подошел к девочке — совсем маленькой (та только что вышла на улицу) — и рванул у нее корку. Малышка уперлась, силясь удержать еду. Тогда толстяк пихнул ее в грудь с такой силой, что та попросту отлетела. А малолетние их сверстники сидели себе в проемах подъездов или на тротуарах и продолжали с тупым видом жевать, не пытаясь прятать свои краюхи.