Он словно вобрал в себя сокрушительную силу всех прежних волн и казался каким-то живым существом. Нетрудно было вообразить при виде прозрачного, вздутого тела волны очертания жабр и плавников. Она расплющилась и смялась на волнорезе. Звероподобный вал разбился и рассыпался брызгами, напоминая огромную гидру, распластанную на глыбе гранита и дерева. Умирая, он производил опустошения. Он точно цеплялся за скалы и кусал их. От могучего сотрясения риф колебался. Толчки сопровождались глухим свирепым рычанием. Пена казалась слюной Левиафана.

Когда пена рассеялась, стало видно повреждение. Последний набег нанес большой урон. На этот раз волнорез пострадал. Длинная тяжелая балка, вырванная из решетки переднего волнореза, была закинута поверх заднего заслона на выступ скалы, выбранной Жильятом для временного боевого поста. К счастью, он туда больше не взбирался. Иначе его убило бы на месте.

Какая-то удивительная случайность, помешавшая балке отскочить, спасла Жильята от сильного толчка и удара рикошетом. Как увидит читатель, эта случайность оказалась ему полезной и дальше, уже в другом отношении.

В выступе скалы, у внутреннего склона теснины, зияла широкая щель, отверстие, словно прорубленное топором или пробитое клином. Балка, подброшенная в воздух волной, попала одним концом в эту щель. Щель расширилась.

Тогда Жильята осенила мысль — налечь на другой конец.

Балка, застрявшая в расщелине утеса и расширившая ее, торчала оттуда, как вытянутая рука. Она шла вдоль внутренней стены ущелья, причем ее свободный конец отступал на восемнадцать или двадцать дюймов от расщелины — расстояние, достаточное для попытки осуществить замысел.

Жильят уперся ногами, коленями и руками в крутой склон и нажал спиной на огромный рычаг. Балка оказалась длинной, это увеличивало силу давления. Скала была уже расшатана. Однако Жильяту пришлось браться за дело четыре раза. Его волосы взмокли и от пота и от дождя. Четвертый толчок был бешеным. Скала зарычала, щель, переходившая в трещину, раскрылась, как пасть, и тяжелая махина рухнула в узкий проход между утесами с ужасающим шумом, который будто вторил раскатам грома.

Обломок скалы свалился, прямой, как палка, если можно так выразиться, и не раскололся.

Представьте себе низвергнувшийся всей своей массой менгир.

Балка-рычаг рухнула вслед за скалой; Жильят чуть не упал, ибо все сразу ринулось вниз.

В этом месте было неглубоко, дно усеивали валуны. Монолит, взвихрив пену, хлопьями обдавшую Жильята, лег между главными параллельно стоявшими скалами ущелья поперечной стеной, наподобие черты, соединившей их крутые склоны. Оба его края соприкасались с ними; обломок скалы был чересчур широк, и его выветрившаяся гранитная вершина сплющилась, плотно войдя меж обоих обрывов. Возле места падения образовался причудливый тупик, сохранившийся и поныне. Вода почти всегда спокойна за этой каменной преградой.

Новый оплот был прочнее дощатого щита из борта Дюранды, установленного между обоими Дуврами.

Это заграждение появилось вовремя.

Море продолжало наносить удары. Волна всегда упорствует, натолкнувшись на препятствия. Первая, поврежденная, решетка начала разваливаться. Разрыв даже одного из креплений волнореза — бедствие. Расширение пробоины неизбежно, и нет возможности тут же заняться ее починкой. Волна унесла бы работника.

При вспышке молнии, осветившей риф, Жильят обнаружил, какой ущерб причинен волнорезу: разбросанные балки, раскачиваемые ветром концы веревок и концы цепей, дыра в центре сооружения. Вторая решетка была невредима.

Каменная глыба, с такой силой сброшенная Жильятом в теснину, позади волнореза, представляла собой надежнейшее заграждение, но обладала одним недостатком: она была чересчур низка. Волны не могли ее разрушить, но могли через нее переплеснуть.

Нечего было думать о том, чтобы сделать ее выше. На этот каменный заслон надо было наложить гранитные плиты — все другое оказалось бы бесполезным. Но каким образом их отколоть, как перенести, как поднять, как взгромоздить одну на другую, как установить? Можно надстроить деревянный сруб, но не скалу.

Жильят не был Энкеладом.

Его тревожило, что гранитный перешеек недостаточно высок.

Этот изъян вскоре дал себя почувствовать. Шквалы не отступали от волнореза; они не просто злобствовали, они словно впились в него. Все сооружение покачивалось из стороны в сторону, на нем слышался какой-то топот.

Вдруг от расшатанного волнореза оторвался обломок карленгса; он перемахнул через вторую решетку и, пролетев над скалой, упавшей поперек ущелья, свалился в пролив, где его подхватила вода и помчала по извилинам теснины. Жильят потерял его из виду. Этот обрубок балки мог столкнуться с лодкой. К счастью, буря, бушевавшая снаружи, почти не отражалась на воде, загороженной со всех сторон внутри рифа. Там редко пробегала волна, поэтому удар не мог быть очень резким. Впрочем, Жильяту было не до повреждения ботика, если это даже и произошло; все опасности обступили его сразу, буря сосредоточилась на одной уязвимой точке, перед ним встало неотвратимое.

Спустилась непроглядная тьма, молнии погасли — зловещее единодушие; тучи и волны действовали заодно; послышался глухой удар.

За ударом раздался треск.

Жильят подался вперед. Решетка — передняя линия заграждения — была пробита. Видны были концы балок, вертевшихся в воде. Море воспользовалось первым волнорезом, чтобы при его помощи разнести второй.

Жильят испытал то, что испытал бы полководец, увидев поражение своего авангарда.

Второй ряд балок устоял. Тыловое сооружение было крепко-накрепко перевязано и подперто. Но сорванная решетка была увесиста и находилась во власти прибоя, который то отбрасывал ее, то подхватывал снова; оставшиеся веревочные крепления не давали ей развалиться, она была все такой же громоздкой, и качества, которые ей придал Жильят как средству защиты, служили во вред, ибо она оказалась превосходным орудием разрушения. Из щита она превратилась в палицу. К тому же всюду из пробоин торчали концы балок, и вся она словно ощетинилась шипами и зубьями. Нельзя было и придумать более сокрушительного, более грозного и подходящего для бури оружия.

Плотина стала метательным снарядом, а море — катапультой.

Удар обрушивался за ударом с какой-то ужасающей точностью. Жильят, погруженный в раздумье, стоял позади забаррикадированных им ворот ущелья, слушая, как стучится в них смерть.

Он с горечью думал о том, что, если бы не труба Дюранды, которая, как назло, застряла в разбитом кузове судна, он бы уже утром вернулся на Гернсей и спокойно стоял бы сейчас в гавани со своим ботиком и спасенной машиной.

Произошло то, чего он опасался. Буря ворвалась в ущелье, и оно огласилось каким-то хрипением. Перепутанные обломки растерзанных волнорезов завертелись подобно смерчу, и вместе с валом, ринувшись на каменный барьер, стоявший как гора среди потопа, остановились. То была чаща, бесформенный частокол из балок, пропускавший волны, но все еще распылявший их. Побежденный оплот умирал героически. Море разбило его вдребезги, а он дробил море. Даже опрокинутый, он