А пока 14 июня 1799 г. 11 тыс. участников похода к Сен-Жан д’Акру вступили в Каир, соединились с войсками, оставленными здесь на время того похода, и таким образом вернулись из статуса Сирийской в статус Восточной армии. Уже в те дни их настроение и, соответственно, боевой дух стали заметно меняться к лучшему. Наполеон вспоминал об этом очень эмоционально: «Французы, вернувшиеся из Сирии, испытали при виде Каира такое же удовлетворение, какое испытали бы при виде своей Родины»[956].

В Каире теперь Наполеон провел целый месяц. Его солдаты - возвращенцы из-под Сен-Жан д’Акра за это время отдохнули и восстановили свою боеспособность. «Полки восполнили убыль большим числом людей, находившихся в запасных частях или выписанных из госпиталей, - читаем в записках Наполеона. - Были сформированы четыре роты из тяжелораненых и инвалидов с ампутированными конечностями; им была поручена оборона цитадели и башен. Кавалерия занялась пополнением конского состава (за счет арабских скакунов. - Н. Т.), артиллерия доукомплектовывалась»[957].

Простой люд Каира встретил возвращение «Султана Кебира» с покорностью (как он мог встретить и Джеззара-пашу), а светская и религиозная элита - даже с подобострастием. Старейший и авторитетнейший шейх Эль-Бакри при вступлении Наполеона в город подарил ему на глазах многотысячной толпы зевак «великолепного черного арабского скакуна с чепраком, расшитым золотом, украшенным жемчугом и драгоценными камнями. Лошадь на поводу вел юный мамлюк, раб шейха, подаренный вместе с лошадью»[958].

Так в жизнь Наполеона вошел его телохранитель-оруженосец Рустам Унанян (1782-1845), армянин, родившийся в Грузии. Он верно прослужил Наполеону с 1799 по 1814 г. и оставил интересные мемуары[959], а современный армянский писатель Арутюн Амирханян написал о нем превосходный исторический роман с использованием документальных материалов из пяти архивохранилищ России, а также из государственных и частных библиотек Парижа, Берлина, Мюнхена, Брюсселя, Москвы и Еревана[960].

Первый разговор Наполеона с Рустамом был таков. Наполеон спросил, может ли 17-летний мамлюк рубить врагов саблей. «Да, могу, - ответил Рустам. - Я уже зарубил несколько арабов». - «Очень хорошо. Как тебя зовут?» - «Яхья». - «Но это ведь турецкое имя. Как тебя звали на родине, в Грузии?» - «Рустам». - «Вот и теперь будут называть тебя как прежде - Рустам. Турецкое имя забудь». И Наполеон тут же подарил Рустаму саблю с золотыми и серебряными узорами и шестью крупными алмазами на эфесе, пару пистолетов с золотыми украшениями, а потом и отличного арабского коня с красивым турецким седлом[961]. Можно представить себе, как - раз и навсегда - покорило юного слугу, раба, такое внимание к нему могущественного Султана Кебира.

Принимая все меры к восстановлению боеспособности личного состава Восточной армии, Наполеон в то же время настойчиво требовал от Директории подкреплений. В письме к Директории от 28 июня он назвал общую цифру потерь Восточной армии (5344 чел.), запрашивал для возмещения такого урона еще 6 тыс. солдат, но добавил, что, если ему пришлют 15 тыс., он дойдет с ними куда угодно - хоть до самого Константинополя. При этом, естественно, он просил дослать ему орудия и боеприпасы[962]. Директория на эти, как и на предыдущие просьбы своего «чудо-генерала» из Египта о подкреплениях, ничего не ответила. Раздражение Наполеона против «бездарей-адвокатов», как называл он членов Директории (хотя из пяти директоров адвокатами были только двое - Л. Ж. Гойе и П. Роже- Дюко), давно уже нарастало и теперь становилось нетерпимым.

В таком состоянии духа Наполеон узнал, что 11 июля турецкий флот из 90 транспортных судов в сопровождении боевой английской эскадры осточертевшего всем французам Сиднея Смита бросил якорь в Абукирской бухте и высадил на берег 18 тыс. янычаров (отборной пехоты). Командовал ими сераскир, т. е. фактический правитель Румелии (турецкой провинции на Балканах) Мустафа-паша. С ходу захватив французские прибрежные батареи, турки осадили порт Абукир. Мустафа-паша, не имея на тот момент кавалерии, ждал подхода к нему конных соединений мамлюков, чтобы потом наступать на Каир, а пока вел осаду Абукирского форта вяло. Этим воспользовался Наполеон - как всегда, виртуозно.

Думал ли он с первых минут, как только узнал о высадке турок, какой шанс (исторически-символичный!) посылает ему судьба? Ведь новая битва ждет его в той самой Абукирской бухте, где год назад, в такой же летний день, 1 августа, был уничтожен его флот, что обесчестило, а главное, отрезало его от Франции, изолировало в Египте. Теперь он может уничтожить очередную турецкую армию и этой победой не только обезопасить Египет от агрессии со стороны Турции, но и смыть с французского знамени бесчестье прошлого Абукира. Да, он не мог не думать об этом, когда с лихорадочной поспешностью и жаждой мщения снарядил и 16 июля повел 10 тыс. пеших и конных воинов с артиллерией к Абукиру.

18 июля турки овладели фортом Абукир. В тот момент они уже знали о наступлении войск Наполеона, но еще не дождались своей кавалерии. Поэтому они спешно готовились к обороне. Абукирский полуостров имеет форму треугольника, вершиной которого является форт. Вокруг форта разбросаны холмы «Колодезь», «Шейх» и самый высокий - «Визирь». Турецкие янычары закрепились и на холмах и, у их подножия, в трех линиях окопов. Когда Наполеон утром 25 июля подступил к позициям янычар, он легко смог определить наметанным глазом и сильные, и слабые стороны их укреплений с учетом, разумеется, отменной храбрости и жестокости, но очень слабой выучки и недостатка смекалки, что всегда отличало турок.

В течение двух часов две армии стояли молча и мирно, как бы присматриваясь друг к другу. В подзорную трубу Наполеон успел заметить на холме «Визирь» большую группу в ярких одеждах. То был Мустафа-паша с многолюдной свитой и с ним рядом - сэр Сидней Смит во главе нескольких английских офицеров на правах заместителя и советника Мустафы. Вероятно, увидев все это, Наполеон обратился к своим солдатам перед атакой с такими словами: «Англия заставляет нас совершать подвиги, и мы их совершим!»[963]