— Ничего страшного, — успокоила я ее. — Ты права, я и в самом деле ее терпеть не могла.

— Но ты ведь не рада, что она умерла?

— Нет, конечно.

Мы молча допили свои коктейли, и, когда Эндрю подошел к нам, я настояла на том, чтобы мы расплатились. Либби ухватилась за свою коробку с ревенем.

— Вообще-то ты совсем не обязана варить варенье, — сказала она. — Я пошутила.

— Нет-нет, я сварю. Мне хочется.

— Мне так стыдно из-за всего. Можно я посмотрю на твой дом?

Когда Либби ушла, за окном стемнело, и начался дождь. Я устроилась поудобнее на диване перед камином и продолжила вязать носок, прислушиваясь к плевкам и шипению дров в огне и к ленивым перекатам волн. Вскоре я поймала ритм своего будущего носка, так что могла одновременно вязать и думать о разных посторонних вещах, и мысли разлетались брызгами в такт дождю. В какой-то момент я представила себя с Роуэном, и цвета вдруг собрались в моем сознании в неожиданную радугу. Я вообразила, как мы с ним идем по пляжу и я заставляю его пообещать мне — поклясться жизнью, — что, как только он меня разлюбит, он уйдет. Не через год, не через семь и не через тридцать лет, а как только поймет, что это произошло. Но вообще-то я не могла представить себе, как мы с Роуэном идем по пляжу. Какой там пляж — я даже толком не могла представить себе, как мы с ним пьем чай у меня в домике. Не могла представить, как мы вместе садимся на поезд, или читаем по очереди страницу с обзорами в газете, или он идет выгуливать Бешу, потому что у меня разболелась голова. Не могла представить, как лезу в кошелек в поисках пятидесяти пенсов, а он автоматически роется у себя в кармане или кошельке, если я так и не нахожу нужной монеты. Прежде, чем разлюбить, ему нужно было вообще-то меня полюбить. У радуги должен быть не только конец, но и начало, и мне не удавалось отчетливо вообразить себе ни того ни другого.

Мрак на улице так и не рассеялся, и около четырех часов я повела Бешу на прогулку по пляжу. Волны намыли полосу пугающе красных водорослей, похожих на содранные кровяные коросты. Беша нашла выброшенный морем искореженный кусок древесины и притащила его мне. Она опустилась на передние лапы, приподняв заднюю половину туловища, и бешено замахала хвостом. Это было кодовое обозначение фразы «брось палку». Я подумала о том, как много у нас с ней способов понимать друг друга. Я умела распознать ее сигналы «Я хочу есть», «Я хочу пить», «Я хочу поиграть», «Я не хочу играть» и так далее. А она улавливала связь между магазинными сумками и угощением и поэтому засовывала морду в каждый продуктовый пакет, который попадался ей на глаза. Еще она угадывала связь между приемом ванны и ее ежегодной поездкой к французскому ветеринару, который всегда давал ей много печенья, после чего осматривал ее шерсть, приговаривая: «А теперь посмотрим, не живет ли кто-нибудь на тебе», и под конец делал ей прививки. Она знала, что большие картонные коробки означают переезд. Она знала, что звон колокольчика может говорить о наличии котенка, привязанного к этому колокольчику, и что звук торопливых шагов и шуршание конвертов означают приближение почтальона. Ей было почти восемь. Это означало, что через несколько лет, когда мне будет уже за сорок, я останусь совсем одна: несчастная старая дева с тысячей разных хобби. К тому времени у меня уже будет не одна сотня пар носков, связанных моими руками. Да что же это со мной? Ведь не может быть, чтобы вся моя жизнь свелась только к этому! Я попыталась представить себе множество хороших романов, интересные диски и прекрасные обеды с друзьями, и Бешу, которая все живет и живет. Но было уже слишком поздно. Я услышала, как выдыхаю воздух короткими тоненькими струйками, и через несколько секунд поняла, что плачу. Да что же это со мной? У меня есть колонка в газете, есть друзья и даже прорисовывается план для нового романа. Деньги у меня тоже есть, и домик у моря.

Вернувшись домой, я хотела сразу лечь спать, чтобы, проснувшись, уже не чувствовать себя такой несчастной, но, как только я поднялась на второй этаж, зазвонил телефон. Это был Тим.

— Алло? — сказал он. — Мег?

Слышно было, как вокруг него воет ветер и льет дождь.

— Как у вас дела? — спросила я.

— Хейди сказала, что вы звонили. Это по поводу книги?

— Ой… Нет, к сожалению. Редколлегия собирается только в пятницу, я сразу позвоню, как только что-нибудь станет известно. Просто я хотела… да, в общем, ничего особенного. Хотела узнать, отправились ли вы уже на поиски Зверя. И все ли у вас в порядке.

— Здесь такая бодрящая атмосфера, — сказал он. — Просто волшебная.

— Зверь не показывался?

В трубке во время моего вопроса яростно завыл ветер.

— Что вы говорите? — переспросил Тим.

Я повторила вопрос и из его прерывавшегося плохой связью и ветром ответа смогла разобрать, что он каждые несколько дней снимается с места и разбивает лагерь там, где, как сообщается, снова видели Зверя, но старается придерживаться первоначально задуманного им маршрута. И все-таки Зверь всегда на один день его опережает. Тим находит новое место, ставит палатку, потом находит местный паб или трактир, и там ему рассказывают, что прошлой ночью слышали ужасный вой, а наутро обнаружили, что пропал мешок картошки, — или что-нибудь еще в том же духе. Но на следующую ночь все было тихо, и в этом новом месте от Зверя оставалось лишь несколько следов и огромная куча дерьма. Тим полагал, что Зверь движется вдоль русла реки Дарт, но он не был в этом уверен.

— А еще тут происходят вещи, о которых никто не говорит, — добавил он.

— Какие такие вещи?

— Я познакомился с одной женщиной в Дартмуте, ее зовут Маргарет, и она заставила меня поклясться, что я никому не расскажу о том, что она видела.

— И что же она видела?

Тим на секунду задумался и сказал:

— Зверя. У нее в спальне, ровно в полночь.

— Правда?

— Он просто стоял рядом с ее кроватью, тяжело дышал и смотрел, как она спит. Двери в доме были заперты, окна закрыты. Я все это записал.

В трубке снова раздался шум ветра, и сигнал на секунду пропал. Когда связь наладилась, я спросила:

— А что вы будете делать, если его увидите?

— У меня есть ружье, — ответил он. — Один мой товарищ фермер. Он одолжил мне ружье, только никому не говорите. Вообще-то мне совсем не хочется в него стрелять. Я хочу просто увидеть, какой он. Но все же береженого бог бережет.

— Я только не знаю, каким образом это может помочь вашей книге, — сказала я.

— В смысле?

— Ну ведь в книге Зверь оказывается ненастоящим.

— Почему?

— Потому что это формула книг Зеба Росса. Мы ведь об этом разговаривали. И это указано в вашей заявке в издательство.