– Что ж, скажу тебе... – Кикимора слегка забурел от выпитого и стал еще больше похож на старого вора. – Только удивлю я тебя сильно, Дема. Не поверишь, может, даже.

– Меня уже ничем не удивишь.

– Вот. – Кикимора полез за пазуху, достал оттуда листочек, сложенный в четыре раза, отпечатанный на ксероксе. – Это – копия, натурально. Но только правда это все. Потому что настоящий документ тоже у меня есть. В надежном месте схован.

Демид развернул здоровой левой рукой листочек. Писано было по-старороссийски, да еще вручную, гусиным пером, почерком мелким и прыгающим. Он сидел, шевелил губами и медленно читал.

«Рапорт секретарю Нижегородской Губернской Палаты суда и расправы г-ну Остафиеву Василию Павловичу.

Писано капитан-исправником Макарьевскаго уезда Трифоновым Егорием Данилычем апрели семнатцатаго 1776 года от Р.Х.

Ваше благородие! Настоящим сим сообщаю, что имел место случай зело странный близ деревни Пыряевки, вот уж год как прошел. В полуверсте от вышеуказанной деревеньки находится совершенно дремучий лес с местностью весьма болотистою. И пошла между местным населением молва, что в сием болоте завелась некая Богу противная нечисть, называемая обыкновенно крестьянами «шишиморой» или же «болотным мороком». Разсказывали, что сей дух безпокойный старался созорничать с человеком каждый раз, как токмо кто-либо проходил через болото за ягодами али по еще какой своей крестьянской надобности. И что дух сей любит надсмеяться над православным весьма зло – заманить его в чащобу непроходимую детским голосом, порою окликая даже по имени, и оставить там выпутываться самаго, в то же время хохоча вокруг самым непотребным образом и пугая добродетельнаго христианина даже до болезненнаго состояния.

Следствием же онаго было, что крестьяне совершенно перестали посещать этот лес. По разсказам опрошенных, начала тогда выше описанная нечисть подбираться ближе к деревне, и совершать поползновения на крестьянские животы – причем неважно кого – кошек ли, собак, курей, и даже крупную животную как свинья.

Тогда местный житель Федька Ананьев сын Шагаров, мельник, тридцати четырех лет от роду, бывший сызмальства христьянином богопочитающим и поведения самого благонадёжнаго, заявил сельчанам, что нечисть сею надлежит убить, потому как является она бесом водяным, от врага Божия дьявола изошедшая, и негоже добродетельным христианам стерпливать такое у себя в округе. После же чего вооруджился он осиновым дрыном и святой воды взяв, отправился на болото сражаться с сею образиной, хотя Батюшка пырьевскаго прихода был сильно против такого похода и даже называл Федьку самоуправцем.

Однако два крестьянина, бывшие тогда с Федькой Шагаровым, а именно Яшка Накузин и Исай Сергеев Поленов, кузнец, утверждают нижеследующее. Что когда Федька пришедши на болото оное, то стал выкрикивать всякие наговоры против чертей и всяких зловредных нечистей, которые заговоры якобы оных приманивают и нечестивой силы лишают. И оный дух, видом зело страшен, из лесу вышедши и совершенно заворожен был. А Федька его своим дрыном проткнул и святою водой набрызжил. Дух тогда этот воскричал гласом великим, и издох, и в воздухе как бы сам собою исчез. А Федька Шагаров после этого вдруг оземь упал и отдал Богу душу.

Двое эти крестьяны принесли Федьку домой. Родственники почившего сокрушались зело, однако делать нечего было, решили хоронить на третий день как положено. И понесли уже на погост. Когда же отец Аврамий, батюшка местный, над ним стал обряд свершать, оный Федька вдруг совершенно ожил, из гроба восстал аки оборотень и на того священника с кулаками набросился. И побои немалые причинил отцу Аврамию, и другим иже с ним, крича, что, мол, хотели недруги его в землю живым закопать. По причине полной необычности сего события сельчане растеряны были и полицию не вызывали, благодаря чего документа сему поттверждающаго не осталось.

За достоверность сего разсказа ручаться не могу, а только можете судить из сего, насколько в нашем народе сильно укреплены суеверия во всякаго рода оборотней и шишиморей.

Однако события, что воспоследовали за этим, смею сказать, являются прямою принадлежностью полицейскаго предмета. Ибо характер прежде богобоязненнаго Федьки Шагарова совершенно изменился. Учал он творить всякия безобразия и в церкву перестал ходить, напротив, стал богохульником совершенно неприличным. Жители же деревеньки долгое время ему прощали, говоря, что Федька избавил их от шишиморы болотной и потому как бы не в своем уме. Меж тем оный Федька Шагаров вовсе не отличался скудостью мышления, напротив, проявил себя хитростью необычайнаю и изворотливостью в деянии своих противузаконных проступков.

Сговорившись с подобными себе тремя лицами преступнаго толка, Шагаров сколотил разбойную ватагу и учал совершать налеты на лавки местных купцов, а скоро и добродетельный обыватели села Лыскова, что на другом берегу Волги, такоже стали страдать от его злостных деяний. При этом Федька совершенно не знал никакой доброты и совести и действовал самым жестоким образом, при этом надсмехаясь и над полицией, говоря, что полиция у нас на печи лежит и пятки себе чешет. Три дни назад, апрели четырнатцатаго, ворвался он со своими людишками конно и оружно в Лысково, и починил погром большой, и лавки ограбили крестьян Охлопкова и Евлампьева, и въехали в улицу, стреляя из своих оружий, и по дворам и хоромам стреляли ж, и убили до смерти крестьянина Тришку Баранова за то, что оный перечить им стал. При этом тако же сей Федька хвалился, что не человек он больше и что переселился в него дух шишиморы убитой, а потому ни пуле, ни сабле он более не доступен. И велел себя величать отныне Шишиморой.

Ваше благородие! Прошу отрядить мне десять конных стражников, а либо драгун для поимки онаго злостнаго преступника Федьки Шагарова Шишиморы и водворения его в острог. Необходимость в этом настоятельная совершенно очевидна...»

* * *

– Так-так, – произнес Демид и положил листок на стол. – Вот, значит, с кем я связался. Преступник злостный. Ну и как, поймали тебя тогда?

– Поймали. – Кикимора оскалил острые свои зубки. – В два счета поймали. Молодой я тогда был, глупый. И пошел я в каторгу. Да только пережил я всех этих... А бумажку энтую, которую ты сейчас читал, я в семнадцатом году выловил. Когда архивы полицейские громили. Так, просто антиресно было про себя почитать. Там про меня такая папка пухлая была – куда там остальным!

– Так кто же ты все-таки? Человек или бес?

– Кикимора я! – заявил Кикимора. – Кикимора самая что ни на есть чистая. Тварь лесная. Этот-то Федька Шагаров убил меня, стервец! Да только и я дух из него вышиб. Батюшка мой, старый морок болотный, не одну тысячу лет жил. Он искусен был во всякого рода волшебствах. Он меня этому заклинанию и научил. Вышиб я душу Федькину на тот свет да и занял его тело! Мое-то уже ни на что не годилось. Это ж надо – осиновым колом его проткнул! Сволочь такая!

– Ну и как тебе?

– Что?

– Человеком-то жить?

– Да как тебе сказать? – Кикимора поскреб пятерней в затылке. – Оно конечно, веселее, чем в болоте обитаться. Да только, вишь ты, из людей меня тоже никто своим не считает. Всяк, кто рожу мою в первый раз увидит, норовит перекреститься. И человек я лихой получился. Не могу по приличным законам жить. И пытался ведь. Да только ничего у меня не получается – душа-то болотная! Так и жить мне, видать, век в изгоях.