Все собравшиеся конечно же знают, что никакого заговора нет. Но они понимают «глубокий язык»: партия требует, чтобы заговор был. Так нужно для успеха борьбы с мировым империализмом и раскольником Троцким.

В заключение прочитан секретный циркуляр Ягоды: нарком предупреждает о недопустимости применения к обвиняемым незаконных методов следствия, как-то: угрозы, пытки. На «глубоком языке» это означает: применять необходимо, ибо придется беспощадно «ломать» подследственных.

В Москву из ссылок и тюрем доставлено несколько сотен участников оппозиций. Они должны признаться в террористической деятельности и стать подсудимыми на открытых процессах. Впереди – кровавое театральное действо, хорошо знакомое стране после недавних процессов интеллигенции, только теперь роли шпионов и убийц Сталин предоставит сыграть… самой ленинской гвардии, вчерашним вождям партии. С них все начнется. Как и положено вождям, они поведут за собой на смерть всю старую партию.

День и ночь обрабатывают следователи будущих участников действа, и те не выдерживают «конвейера» – бесправных допросов без отдыха. Но, признавшись в том, чего требует следователь, и получив за это сон, пищу и папиросы, узники приходят в себя и порой отказываются от показаний. Генерал Орлов рассказывает: «Однажды вечером мы с Борисом Берманом (одним из руководителей НКВД. – Э.Р.) шли по коридору. Нас остановили душераздирающие вопли, доносившиеся из кабинета следователя Кедрова. Мы открыли дверь и увидели сидящего на стуле Нелидова, преподавателя химии Горьковского пединститута и внука царского посла во Франции. Кедров был в состоянии истерического бешенства. Он стал объяснять: Нелидов сознался, что хотел убить Сталина, а теперь вдруг отказался. «Вот, вот! – истерически выкрикивал Кедров. – Вот, смотрите, он написал…» Кедров вел себя так, словно он был жертвой Нелидова, а не наоборот. В его глазах было фосфорическое свечение, искры безумия».

Все это время предполагаемый герой готовящегося представления Зиновьев пишет бесконечные письма бывшему союзнику, а теперь Хозяину.

Существует известная версия, что Зиновьева и Каменева привезли в Москву, где Сталин обманул их – лично уговорил участвовать в процессе, обещая им жизнь; что Зиновьева пытали, мучили отсутствием воздуха… Но достаточно прочесть эти страшные, ставшие столь недавно доступными письма Зиновьева:

«14 апреля. В моей душе горит одно желание – доказать вам, что я больше не враг… Нет такого требования, которое я не исполнил бы, чтобы доказать вам это… Я дохожу до того, что подолгу гляжу на ваш и других членов Политбюро портреты в газетах с мыслью: родные мои, загляните в мою душу, неужели вы не видите, что я не враг ваш больше, что я ваш душой и телом, что я… готов сделать все, чтобы заслужить прощение, снисхождение».

«6 мая… В тюрьме со мной обращаются гуманно, меня лечат и т. д. Но я стар и потрясен… За эти месяцы я состарился лет на двадцать… Помогите. Поверьте. Не дайте умереть в тюрьме. Не дайте сойти с ума в одиночном заключении».

«Состояние мое очень плохое… Горячая просьба издать мою книгу, написанную в Верхнеуральске. Писал ее кровью сердца. И еще, если смею просить о семье своей, особенно о сыне. Вы знали его мальчиком. Он талантливый марксист с жилкой ученого. Помогите им. Всей душой теперь ваш. Г. Зиновьев. 12 июля 1936 года».

Потеряв власть, встретившись с заключением, ощутив угрозу смерти, испытав лишь отчасти муки, на которые он так легко обрекал других, Зиновьев сломлен, превращен в ничтожество. Никаких пыток, напротив: «В тюрьме со мной обращаются гуманно, меня лечат и т. д.».

Так что новых встреч с бывшим союзником Хозяину не понадобилось. Грозный Зиновьев более не существует – есть несчастный больной, который сам хочет служить, жаждет служить, готов оболгать себя и других: «Нет такого требования, которое я не исполнил бы». И нет такого унижения… Зиновьев «готов сделать все».

Хозяину ясно: постановка триллера пройдет успешно. В одной из радиопередач я говорил о пытках, применявшихся к Зиновьеву и Каменеву. Вскоре я получил анонимное письмо: «Вы ошиблись: никаких пыток к Зиновьеву не применяли… Не думаю, что Сталин во время подготовки открытого процесса встречался с Каменевым и Зиновьевым. Я знаю, что с ними беседовали порученцы. Я слышал, что с Зиновьевым говорил Молотов».

Что ж, Молотов мог разговаривать логично: «Сколько раз вы лгали партии? Сколько раз ваша ложь вредила партии? Теперь во имя интересов партии вам предлагается оболгать себя. Сейчас, когда Троцкий раскалывает рабочее движение, когда немцы готовы на нас напасть, ваша ложь, бесспорно, поможет партии. Отрицать это невозможно. О чем же дискуссия? Если требуют интересы партии… Хотя объективно никакой лжи от вас не требуют. Объективно все, что вы делали, было предательством интересов партии…»

Все это время с Зиновьевым обращались достаточно уважительно. Полагаю, что в этой уважительности он видел будущее прощение. Зиновьев ходил уговаривать Каменева, тот некоторое время упирался, и с ним «разговаривали серьезно». Но пыток тоже не было. Установка, думаю, была другая – создать атмосферу возможного помилования.

Они хотели одного – жить. И все высокие фразы о партии помогали им сохранить уважение к себе. Им дали возможность пойти на процесс как на очередное тайное партийное задание.

Но Молотов совершил ошибку. Полагаю, он действительно решил, что их следует помиловать, и посмел высказаться, после чего сам чуть не попал в процесс, тем более что все его друзья по Петроградскому комитету уже были в тюрьме. Недаром в перечислении руководителей, которых собирались уничтожить «зиновьевские убийцы», не было имени Молотова. Было все Политбюро, кроме Молотова. Конечно, все поняли, и когда перед процессом Молотова отправили на юг отдыхать, начали ждать. Обычно брали в дороге… Но Молотов через месяц вернулся и даже поспел к началу процесса. Он усвоил урок. Он и дальше имел собственное мнение. Но только тогда, когда этого хотел Хозяин. Или, может быть, оставшись без «каменной жопы», Сталин понял, как много делал этот неутомимый работник, и решил его оставить?

В последующих процессах имя Молотова уже будет фигурировать в списках готовившихся жертв «троцкистских палачей».

С Каменевым пришлось повозиться – «разговаривать серьезно». Орлов рассказывает: «Следователь Черток орал на него: «Вы трус… сам Ленин это сказал… в дни Октября вы были штрейкбрехером!

Вы метались от одной оппозиции к другой… настоящие большевики боролись в подполье, а вы шлялись по заграничным кафе. Воображаете, что вы для нас по-прежнему икона? Если мы вас выпустим – первый встречный комсомолец ухлопает вас на месте. Спросите любого пионера: «Кто такие Зиновьев и Каменев?» Он ответит: «Враги народа».

Действительно, достаточно было включить радио, чтобы Каменев услышал ежедневное яростное негодование толпы. Была и еще угроза: «Если откажетесь явиться на суд с повинной – вам найдут замену в лице сына. Есть показания, что он выслеживал автомобили Ворошилова и Сталина на шоссе».

Узнав о согласии Зиновьева дать любые показания, Каменев понял, что обречен. И согласился на ту же роль.