— Как жаль, что вы замужем, — промолвил капитан Коллинз, при этом его лицо являло собой смехотворную пародию на абсолютную серьезность.

— Почему? — Глория протянула бокал, ожидая, что его наполнят коктейлем с виски.

— Не пейте больше, — попросил, нахмурившись, капитан.

— А в чем дело?

— Вы бы лучше… лучше бы не пили.

Глория вдруг уловила скрытый в этом замечании намек, ту атмосферу, которую пытался создать Коллинз. Ей стало смешно и в то же время понятно, что смеяться тут не над чем. Она с приятностью проводит вечер и не имеет желания возвращаться домой. Однако гордость была уязвлена неловкой попыткой флиртовать на таком уровне.

— Налейте мне еще, — настаивала Глория.

— Прошу вас…

— Ах, прекратите валять дурака! — воскликнула она с досадой.

— Ну хорошо, — согласился он с неохотой.

Потом его рука снова оказалась на плече у Глории, и снова она не возмутилась, но когда розовая щека приблизилась к лицу, слегка отстранилась.

— Вы невероятно красивы, — изрек Коллинз без видимой цели.

Глория принялась тихонько напевать, ей хотелось только одного — чтобы капитан убрал руку. Вдруг она заметила в другом конце комнаты интимную сцену — Рейчел и капитан Вулф слились в долгом поцелуе. Глорию передернуло, и она не понимала причины, вызвавшей чувство омерзения. Розовощекое лицо опять оказалось совсем близко.

— Не нужно на них смотреть, — прошептал Коллинз, и тут же его вторая рука обняла Глорию. Она чувствовала дыхание капитана на своей щеке. И снова абсурдность ситуации восторжествовала над отвращением, а смех стал оружием, которое ранит больнее любых слов.

— А я-то думал, вы девушка компанейская, — бормотал капитан Коллинз.

— А что это такое?

— Ну, та, кто любит получать от жизни удовольствие.

— И что, целоваться с вами считается приятным занятием?

Их разговор прервали неожиданно оказавшиеся рядом Рейчел и капитан Вулф.

— Глория, уже поздно, — обратилась к ней Рейчел. Ее лицо разрумянилось, а волосы растрепались. — Пожалуй, тебе лучше остаться у меня на ночь.

На мгновение Глории показалось, что офицерам предлагают удалиться, но потом она все поняла, а поняв, как можно непринужденнее поднялась с места.

Не сообразив, в чем дело, Рейчел продолжала:

— Можете занять комнату рядом с этой. Я принесу все необходимое.

В глазах Коллинза светилась собачья мольба, а капитан Вулф привычным жестом обнял Рейчел за талию. Они выжидали.

Но соблазн беспорядочных связей, ярких, разнообразных, запутанных, с легким застоялым душком, не привлекал Глорию и не обещал ничего приятного. При желании она бы осталась без колебаний и угрызений совести, но поскольку такового не возникло, пришлось мужественно выдерживать взгляд трех пар враждебных обиженных глаз, которым под аккомпанемент натянуто-любезных слов ее провожали до двери.

«А капитан, оказывается, не такой уж „компанейский“. Даже не предложил проводить до дома, — размышляла Глория уже в такси и тут же с нарастающим возмущением воскликнула про себя: — Какая пошлость!»

В феврале с Глорией произошел случай совсем иного рода. Тюдор Бэрд, старая любовь, юноша, за которого она одно время даже всерьез намеревалась выйти замуж, прибыл в Нью-Йорк с летным корпусом и тут же явился с визитом. Несколько раз они сходили в театр, и через неделю, к великому удовольствию Глории, Тюдор был снова влюблен, как в прежние времена. Глория намеренно приложила к этому усилия и слишком поздно поняла, что ее проказы обернулись жестокой шуткой. Теперь, куда бы они ни отправились вместе, Бэрд сидел молча рядом, жалкий и потерянный.

Тюдор числился членом студенческого общества «Свиток и ключ» в Йельском университете и отличался сдержанностью, характерной для образа «славного малого», руководствовался правильными представлениями о рыцарстве и следовал девизу «положение обязывает». К несчастью, всем этим достоинствам сопутствовали соответствующие предубеждения и узость мышления — черты, которые Энтони учил презирать, но которые тем не менее вызывали у его жены восхищение. Глория обнаружила, что в отличие от большинства мужчин этого типа он не зануда. Тюдор Бэрд был красив, обладал долей остроумия, и в его обществе Глория чувствовала, что в силу некой черты характера — назовите ее глупостью, сентиментальностью, преданностью или чем-нибудь еще, не подпадающим под эти три определения, — он пойдет на все, лишь бы доставить радость предмету своей любви.

Тюдор сам упомянул об этом в разговоре, корректно, с истинно мужской тяжеловесностью, за которой скрывалось непритворное страдание. Глория нисколько не любила бывшего приятеля, но однажды вечером поцеловала из сентиментальной жалости. Ведь он был такой милый — пережиток исчезающего поколения, которое всю жизнь с педантичным упорством питается иллюзиями, полными элегантной утонченности, а на смену ему идут уже куда менее доблестные глупцы. Впоследствии она радовалась, что поцеловала Тюдора, потому что на следующий день самолет Бэрда рухнул с высоты в тысячу пятьсот футов и осколком двигателя ему пробило сердце.

Мистер Хейт сообщил, что суд состоится не раньше осени, и Глория твердо решила сниматься в кино, не оповещая о своих планах Энтони. Муж увидит, какого блестящего актерского успеха и финансового благополучия она добилась с помощью Джозефа Блокмэна, ничего не давая взамен, и откажется от глупых предрассудков. Однажды она лежала полночи без сна, предвкушая в мечтах оглушительный успех, а наутро позвонила на студию «Филмз пар экселенс». Мистер Блокмэн находился на данный момент в Европе.

Однако мысль об актерской карьере на сей раз так прочно засела в голове, что Глория решила пройтись по агентствам по найму киноактеров. И, как часто случалось, органы обоняния в очередной раз воспрепятствовали осуществлению благих намерений. Отвратительный запах, стоявший в агентстве, наводил на мысль о трупе, пролежавшем там длительное время. Глория выждала пять минут, изучая малопривлекательных соперниц, а затем стремительно покинула помещение и направилась в самый отдаленный уголок Центрального парка, где надолго задержалась и в результате схватила простуду. Очень уж хотелось выветрить дух агентства из костюма для прогулок.

Весной из писем Энтони — не какого-то одного, а по общему настроению — Глория поняла, что он против приезда жены на Юг. С фрейдистской навязчивостью повторялись странные отговорки, которые, казалось, занимают все его мысли и мучают в силу своей полной несостоятельности. Энтони в каждом письме исправно перечислял надуманные предлоги, отчаянно стараясь убедить Глорию в их целесообразности. Уменьшительные, ласковые слова, появляющиеся в письмах, выглядели фальшивыми и вымученными. Создавалось впечатление, что, закончив очередное послание, Энтони просматривает его снова и вставляет нежные обращения, как эпиграммы в пьесу Оскара Уайльда. Глория сделала определенный вывод и тут же отвергла его. Гнев сменялся приступами подавленности, и в конце концов она гордо решила не обращать внимания на новые странности мужа и наполнила свою часть корреспонденции холодностью, которая в каждом последующем письме проявлялась все сильнее.