усы опускались вниз, как у молодого запорожского казака. Это был стройный, подтянутый, щеголеватый офицер.

Он сказал, что прибыл из Петрограда, где состоит в Союзе трудового казачества – подотделе Совета солдатских и рабочих депутатов в Петрограде. Теперь он едет на Кубань.

Союз трудового казачества хорошо был нам известен. Он работал против Союза казачьих войск в Петрограде, председателем которого был войсковой старшина Дутов, будущий атаман Оренбургского войска. Мне с Сорокиным говорить было не о чем. Для приличия спросил:

– Зачем же вы едете на Кубань?

– Там предстоит мне большая работа… и вы об этом потом узнаете, – спокойно закончил он наш разговор.

Полки нашей дивизии вернулись на Кубань в конце декабря 1917 года в полном порядке со своим оружием, пройдя всю Россию, где уже два месяца была советская власть. На узловой железнодорожной станции Кавказская эшелоны полка встретили толпы полупьяных солдат. Оказывается, в хуторе Романовском (теперь город Кропоткин) частями 39-й пехотной дивизии, вернувшейся с Турецкого фронта, был разграблен и подожжен винокуренный завод. Дивизия заняла железнодорожные узлы – Армавир, Кавказскую и Тихорецкую, учредила в них военно-революционные трибуналы и признала советскую власть.

После рождественских каникул приказом Кубанского войскового атамана полковника Филимонова были демобилизованы казаки старших присяг, и полки пополнялись молодыми казаками. 39-я пехотная дивизия в самом начале 1918 года перешла в наступление на Екатеринодар со стороны Кавказской и Тихорецкой. Все станицы на восток от этих станций сохранили свое казачье самоуправление, но были отрезаны от войскового правительства в Екатеринодаре и потеряли с ним всякую связь. Чтобы узнать, что делается вне нашего полка в станице Кавказской, я в «маскараде солдата» на линейке с пленным турком, работавшим у отца, выехал в Романовскую, чтобы на вокзале, может быть, купить газеты. Оставив турка у черного выхода с линейкой, вошел в 3-й класс. Короткий поезд с пульмановскими вагонами шумно подошел к вокзалу и круто остановился.

– Что это? – спрашиваю кого-то.

– Прибыл главнокомандующий Красной армии товарищ Сорокин, – ответили мне.

Этот ответ удивил и испугал меня. Я могу быть опознан и тогда – что? Надо немедленно удирать. Скорым шагом спешу по длинному широкому коридору к выходу, где стоит моя линейка, и вижу – навстречу мне идет Сорокин. Я его сразу же узнал. Он в той же черкеске и с тем же дорогим холодным оружием, с которым я видел его в Финляндии, но, конечно, теперь без погон. Надвинув потертую шапчонку на глаза, скорым шагом у стены, спешу к дверям, чтобы не попасться на глаза главнокомандующему Красной армии. Но он меня опознал, остановился и произнес:

– Здравствуйте. Что вы здесь делаете? – спросил он спокойным тихим голосом, но руки не подал.

– Приехал купить газеты, – ответил я ему так же тихо.

– Пройдемте со мною в телеграфное отделение… Мне надо дать распоряжение, – предложил он.

Только что мы вошли в телеграф, как в комнату быстро вломился некто в солдатской шинели на полураспашку, с ремнями накрест по груди и с револьвером в кобуре на животе.

– Здравствуйте, товарищ Сорокин! – громко, радостно выкрикнул он. – Очень рад вас видеть. Я есть начальник карательного отряда Гулькевичи – Кавказская для истребления буржуев, Сережка-портной, так меня здесь называют.

Выкрикивая это, он посмотрел на меня изучающим взглядом. О нем я уже слышал в своей станице, как он грабил наших тавричан.

– Я даже заказал себе специальную печать с надписью: «Смерть «буржуям!» – И в доказательство этого быстро вынул из кармана шинели печать, стукнул ею по чистому листу бумаги и показал отпечаток Сорокину.

Смотрю на Сорокина. Лицо его сильно переменилось после нашей последней встречи в Финляндии. Он похудел, и лицо его выглядело очень усталым. Небольшие глаза, в былом самоуверенные, глубоко ввалились в орбиты. Навязчивый доклад «Сережки-портного» явно ему не понравился и, как мне показалось, – он его видел впервые.

– Вот что, товарищ… мне сейчас некогда… я должен дать распоряжение по телеграфу, поэтому я вас отпускаю от себя, – довольно строго, как приказ, произнес Сорокин, и тот вышел. (Через месяц этот «Сережка-портной» лично убил моего отца.) Я не знал, что мне делать. Надо уходить от Сорокина, но как же это сделать? Он может меня арестовать, так как мы формируем 1-й Кавказский полк из молодых казаков для помощи войсковому атаману в Екатеринодаре, против которого он ведет войну.

Сорокин пожаловался мне, что у него нет грамотных офицеров и, сделав паузу, так же тихо сказал:

– Можете ли вы поступить в мой штаб?

Этого я, конечно, не ожидал и невольно опустил голову, а потом посмотрел ему в глаза и смущенно произнес:

– Нет, не могу… и прошу вас меня понять.

Он задумался и все так же тихо произнес:

– Да… я вас понимаю… и отпускаю…

Не может быть сомнения, что Сорокин мог меня арестовать и заставить работать в его красном штабе. Но в данном случае в нем сказалась его интеллигентность, и возможно, и сознание, что он сам, кубанский офицер, делает насилие над своей же Кубанью. Главное же, как я думаю, была благодарность, что я удержал от скандала с ним корнета Чумакова в Кагызмане в декабре 1915 года.

Таковы были мои три встречи с Сорокиным, от прапорщика 1915 года до главнокомандующего Северо-Кавказской Красной армии в 1918 году. Больше я его не видел. Мы были на разных полюсах Гражданской войны.

А. Скрылов[137]

Экспедиция Бардижа на Тамань в самодельном «бронепоезде»[138]

В ночь на 1 ноября 1917 года кубанскими казаками, юнкерами и офицерами был разоружен имевший стоянку в Екатеринодаре «армейский запасный артиллерийский дивизион Кавказского фронта», насчитывавший от 3000 до 3500 запасных солдат, уже отравленных большевистской пропагандой. Солдат отпустили по домам, материальная часть поступила в распоряжение войска, а почти все офицеры дивизиона – в большинстве молодежь последнего выпуска Киевского Николаевского артиллерийского училища – присоединились к казакам. На другой же день из этих офицеров, с добавкой казачьих юнкеров артиллерийских и кавалерийских училищ, была сформирована первая на Кубани Отдельная офицерская батарея, командиром которой был назначен гвардейской артиллерии капитан Б. Ожаровский, происходивший из оренбургских казаков. (Брат его, первопоходник вместе с женой, сотник Сергей Ожаровский, был офицером Запорожского полка; второй брат Михаил, полковник лейб-гвардии Финляндского полка, – тоже первопоходник.) Пишущий эти строки, чей законный отпуск с театра военных действий совпал с этими днями пребывания в Екатеринодаре, был назначен вахмистром этой батареи.

Ввиду того что кубанские казачьи батареи еще находились на фронте, а положение в столице войска было напряженное, батарее была дана задача охраны Кубанского правительства