– А у нас как-то немцы такой же в роте переполох устроили. Мы только-только вошли в лес и успели кое-где траншеи отрыть, как они тут же и налетели. Мы едва успели попрятаться: кто в башню залез, кто под танк, а кто и в траншею. Осколки бомб и комья земли так во все стороны и полетели. Я еще, помнится, подумал, а как там пехотинцы все это терпят на голом-то юру, в окопчиках своих сидя, а сам лежу под танком и думаю, что уж тут меня за фальшбортом ничем не возьмешь. Но после налета выяснилось, что никто у нас не пострадал, так – немного осколками броню поцарапало. Потом под вечер слышим – еще летят. И вдруг видим – в небо, в сторону леса, где располагался штаб нашей дивизии, одна зеленая ракета взлетела, потом другая… Значит, где-то какой-то гад-указчик сидит с ракетницей и на наш командный пункт немцев наводит. А самолеты встали вкруговую и давай над нами летать: то один из круга выйдет, то другой, по очереди. Бомбу сбросит и опять в круг возвращается. И так раз за разом… Мы все стоим на эту смертоносную карусель смотрим, и никто не стреляет, – не было нам такой команды. А гитлеровцы как летали кругом, так и продолжали летать, словно на полигоне каком.

– Ну и как, разбомбили они штаб? – спросил его кто-то с другого конца палаты.

– Вот самое удивительное, что и штаб бригады то-же не пострадал, хотя ракетчик не одну ракету по нему выпустил, а все без толку.

– А наши самолеты где в это время были? – послышался еще один ехидный голос капитана из пехоты. – Небось для них была нелетная погода…

Два летчика: один с сильными ожогами на лице и руках, а другой со сломанными ногами, восприняли это как личную обиду.

– Вам бы только летчиков задевать! – сказал тот, у которого были сломаны ноги.

– Вы думаете, это так легко летать и сбивать… – Да все нелегко, только чего же ты тогда пошел в летчики-то? Летать летаешь, ноги ломаешь, а сбивать не сбиваешь?

Все засмеялись. – Или вот, например, – продолжал пехотный капитан. – Вы оба, я так понял, пилоты-истребители. «Сталинские соколы», так сказать, «ястребки». А только один весь обсмален, а другой со сломанными ногами лежит.

– У нас вообще палата ненормальная, – заметил вдруг еще один офицер, тоже из пехоты. – У соседей все танкисты лежат и все обгорелые. Кого ни спросишь – «в танке горел». Летчики тоже… А у нас вон танкист лежит со сломанными ногами и летчик… С

парашютом, что ли, неудачно спрыгнул? – спросил он под громкий смех других раненых.

– Можно подумать, – обиделся молодой лейтенант со сломанными ногами, – что только тот настоящий летчик или танкист, на ком есть ожоги. Вы, извините, не из особистов ли будете? Это обычно их интересует, кто, где да как от немцев получил, да и не сам ли себя… «чпокнул».

– Да ты не лезь в пузырь, – вмешался другой, весь в гипсовом корсете лежачий раненый. – Интересно ведь… Мы-то тут давно уже лежим, все про все и друг про друга знаем, а вас троих только вчера привезли. Познакомиться-то мы уже успели, а что, как и почему, еще не узнали. А тут в госпитале о чем еще говорить? Мы тут сами себе и маршалы, и стратеги, и друзья по несчастью.

– Ну, – несколько смутившись, начал лейтенант, – мой товарищ летал на «яке». Вот потому и обгорел. У наших самолетов ведь как? Чуть что – сразу мотор горит, и весь огонь прямо в кабину и тебе в лицо. А я не мог обгореть по определению, хоть в этом повезло.

– Это почему же? – А у меня «Аэрокобра» была американская. Мотор у нее сзади кабины, поэтому даже если там вдруг и пожар, то тебя это не затронет.

– А ноги? – Ноги? Это я неудачно с парашютом спрыгнул, – смущенно признался пилот, и все вокруг громко засмеялись. – Ручки управления перетянул, попал в плоский штопор, ну и… чуть было в ящик совсем не сыграл, но все-таки успел дверь распахнуть и выброситься. Упал, а меня сразу в особый отдел. Это, мол, ты нарочно машину погубил, а за нее золотом плачено. Еле-еле от них, сволочей, «отстрелялся»…

Тут же кто-то поддакнул:

– Так их, так их… – а пожилой майор, смеявшийся вместе со всеми, все-таки предостерегающе произнес:

– Ребята, не забывайтесь! Среди нас тут «сук» вроде бы нет, но все равно – не больно-то. Как говорится: «Молчи! Тебя слушает враг!»

– Ну в общем-то это все, – сказал лейтенант и тут же получил целую кучу вопросов.

– Это чего же? – спросил капитан. – У них дверь, да, у этих самолетов, а не колпак, сдвигается?

– Да, дверь. Две двери даже. В обе стороны. Как в машине. В носу пушка и два пулемета, а двигатель позади кабины, за креслом пилота. Броня спереди, броня сзади. Носовое колесо – поэтому через голову при посадке никак не перевернешься. Вот только, случается, срываешься в штопор…

– Это, поди, американцы специально так сделали, чтобы наших побольше погубить…

– Да нет, вряд ли… У каждой машины есть свои органические дефекты, за каждое преимущество приходится чем-то платить. Наш вон «як» легче и маневреннее, зато у него слабое вооружение и двигатель спереди…

– А ты что? – обратился к танкисту майор, лежавший на соседней с ним кровати. – На Т-28 служил? Я думал, что их уж все давно списали…

– С чего это вы так решили? – Да потому, что у Т-28 фальшборт на гусеницах, а у всех других танков его нет.

– Нет, есть! На английском танке «Матильда». – Эк загнул! – усмехнулся майор. – Да я про такие машины и не слыхал вовсе.

– И как, хороший танк, лучше наших? – спросил опять кто-то из дальнего угла.

– Броня у него толстая – 78 мм, толще, чем у нашего КВ, – у того 75 мм, гусеницы прикрыты броневым фальшботом, хотя бортовая броня тонкая. Внутри все продумано до мелочей. Но скорость мала, а пушка всего 40 мм – слабовата, – по-военному четко отрапортовал танкист. – Но, впрочем, это ведь у них, у англичан, танк сопровождения пехоты, а пехотному танку в принципе большая скорость и ни к чему.

– А как попал на английские танки? – Да как попал? Попал в танковое училище в Саратове, окончил его с отличием. Оставили других учить. Посадили на танки ленд-лиза: говорят – осваивай. Ну вот я и освоил.

– Под Саратовом дрался? – с уважением в голосе спросил майор.

– Да нет. Когда Саратов немцы окружили, нас в тыл отвели, а потом под Пензу направили, чтобы там контрудар нанести. Только ничего из этого контрудара не вышло.

– Вот ведь, – удивился кто-то, – а я и не знал, что у нас было контрнаступление под Пензой. С тех пор как ее немцы взяли, оттуда никаких сообщений вроде и не поступало.

– А у нас главным образом о победах принято сообщать, – опять буркнул кто-то из дальнего угла.

– Какие уж тут победы… – вздохнул кто-то. – Немцы Свердловск бомбят.

– Свердловск бомбят, зато бегут на Кавказе, и под Сталинградом их бьют, и бьют еще как! Нет – победа будет за нами однозначно. Другое дело, что разбить фашистов до конца нам будет очень и очень нелегко, – высказал свое мнение майор, и все в палате с ним согласились.