Поднявшись, он еле смог прочитать надпись из скачущих и расплывающихся букв: «Огнеопасно!». В коридоре мелькнул силуэт, бородач выстрелил, не целясь, и попал.

Коридор казался огромным, в конце виднелся желтый отсвет лампы. Ноги уже не держали, то и дело подкашиваясь. Басмач плыл в тумане, на ходу стреляя во всё, что движется, просто потому, что зрение никак не хотело фокусироваться, на него нападали расплывчатые пятна.

Запнувшись за высокий порог, Басмач ввалился в гулкое помещение. Позади через вату слышались крики преследователей, в открытую створку двери звонко ударила пуля. Остаток магазина Басмач выпустил лежа на полу просто не глядя. Силы покидали его.

Держась за дверь, он поднялся по стенке, захлопнул стальную переборку и закрутил штурвал запора. С той стороны забарабанили прикладами. Колесо штурвала дернулось, но Басмач успел просунуть бесполезный уже автомат и заклинить замок. В сталь дробно застучало – кто-то решил прострелить дверь, но успеха не добился, дверь выдержала.

Он распластался на полу, и закрыл глаза. Бес, поскуливая, улегся рядом, ткнувшись мокрым носом в ладонь.

– Ничего, волк, ничего. Главное парня спасли. Он башковитый, выберется. – Грудь сжало булькающим кашлем, на губах и бороде была кровь.

– Ну, зачем ты остался? Я сдохну зря, и ты… – Боль отступала, зато накатывал холод. Он сел. – Все зря. Понимаешь, борз? Зря.

Плывшие перед глазами круги постепенно все же растворились. Всю стену впереди занимала надпись «Огнеопасно». Басмач оживился. Сразу под стеной шеренгой стояли синие баллоны с вентилями. Следом огромные, под самый потолок, емкости, покрытые изморозью. Таких было много.

Он поднялся с пола, и принялся читать подписи на емкостях:

– Водород, кислород, метан… Я тебя нашел.

В дверь ударили. Послышался знакомый голос Жомарта:

– Сукин кот, выходи. Иначе я лично освежую тебя, спущу шкуру начиная с головы, а после вышвырну в степь!

Басмач только отмахнулся, ему было все равно, угрозы его не пугали. Он уже мертв. Давно, он умер даже не год тому назад, когда проклиная все на свете копал сорок могил, нет. Он мертв вот уже два десятка лет, и жил все это время взаймы. Для чего? Теперь он знал зачем.

К емкостям с газом были подведены трубы: синие, красные, желтые. Все они змеились под потолком, соединялись с емкостями побольше. Вентили, большие стальные рули на каждом из гигантских баллонов, откручивались неохотно. Сил в руках бородача оставалось мало, совсем немного и с каждой секундой они утекали через раны. Басмач смог открыть только четыре цистерны с кислородом и водородом.

Белым туманом заволакивало хранилище, вокруг вентиляционных отдушин закручивались маленькие смерчи, постепенно втягиваясь через прорези вентиляционных решеток. Силы окончательно покинули Басмача, он едва дополз до синего шкафа у самого выхода с кривой надписью «РП2. 380В». Что это значит, Басмач не знал, да это и не имело значения – перерубить кабель он уже не смог.

За дверью стук затих, но доносились едва слышная возня, грозное шипение.

Басмач уже не чувствовал холода. Волк подполз на брюхе и сунул морду под руку.

– Прости, волк, я не хотел, чтобы ты умирал. Мне не были нужны ваши жизни, ничья жизнь.

Он не видел ползущего по бетонному полу молочного тумана, грязно-серых стен, и многочисленных предупреждающих надписей. Он видел их.

Отца, молодого и сильного, сошедшего со старой фотографии, где ему тридцать пять; всегда красивую мать с чуть грустным взглядом. Строгого великана деда, пробующего пальцем остроту топора.

Димку Слепокурова, тот показывал большой палец, и улыбался. Вечно хмурый Лепёхин-младший что-то мастерил, орудуя ножом, и поглядывал исподлобья.

А капитан Джонсон, сняв круглые очки, подслеповато щурился, став похожим на Паганеля. Он провел рукой по непослушным седым лохмам, покрутил очки в тонких узловатых пальцах, будто на что-то решаясь, а затем проговорил:

– Я тебя прощаю…

Сначала на поверхности стальной двери появилось темное пятнышко, оно ширилось, становясь все больше, из горошины до целого яблока, пока полностью не почернело и краска не осыпалась сажей.

Металл, где только что была краска, посинел, постепенно наливаясь малиновым, потрескивал от нагрева, становясь ярко-красным, пока струя пламени горелки, сыпанув искрами, не прожгла сталь насквозь.

Гремучая смесь из кислорода и водорода тут же вспыхнула.

Огненные струйки в доли секунды расползлись по хранилищу, нырнули внутрь вентиляционных труб, разрывая изнутри по всей длине, пока не добрались до первого резервуара…

Жидкое пламя выжгло дверь и всех, кто за ней находился, прокатилось по тоннелям, сжигая все на своем пути. Стальные рельсы сворачивались от жара как сухие травинки; лопался бетон и плавились железные колонны, удерживающие ненадежный потолок.

А успевшая разогнаться пламенная лавина проникала везде, в каждую трещину и каждый воздуховод, не оставляя шансов ничему и никому.

Массивная гермодверь захлопнулась перед самым носом Назара.

– Нет, Басмач, постой! Открой дверь! Открой… – Назар беспомощно принялся молотить кулаками в глухую сталь. Он отбросил автомат и сполз на пол. Его душили слезы.

Отец, мать, старый учитель Гена Степанович, покинули его. Сестра неизвестно где. Теперь и Басмач с Бесом оставили его. Любой, кого он мог назвать родным, или другом, умирал… Через толщу металла донесся короткий стук очереди и наступила тишина.

– Сраные тоннели, ненавижу! Ненавижу вас!.. – Он снова один. Уткнувшись в колени, Назар тихо подвывал, когда мелькнула мысль:

«Можно снова пробраться в лагерь через нору и спуститься по наклонной шахте!»

Он бежал, бежал, не видя дороги и не помня себя. Автомат больно бил по спине, он запнулся и расшиб нос, вытираясь от крови, Назар снова бежал.

– Только бы успеть, успеть. – В груди жгло, каждый вдох едва продирался через глотку. Он не знал, сколько уже пробежал, когда земля под ногами вздрогнула. По тоннелю пронесся жалобный стон, нарастающий гул, он приближался. Облако пыли ударило в спину, отшвырнув Назара, протащив несколько метров вперед.

Когда Назар пришел в себя и отплевался от слоя земли, то увидел, что тоннель позади обрушился. Мощные колонны станции его спасли.

Когда, выбравшись на поверхность, он, наконец, добрался до лагеря, то обомлел: лагерь исчез. Вместо обнесенного бетонной стеной лагеря остался глубокий провал, только скала неровным зубом еще торчала на краю.

Земля поглотила всех, и плохих и хороших. А еще двоих, бывших ему родными.

Постояв на краю провала, он побрел. Внутри Назара что-то сломалось, он не мог больше плакать, и не чувствовал боли. Пустота. Провал.