– Ясно.

Больше он ничего не сказал, а просто лежал, глядя, как снует моя иголка. Между починкой я покормила его вишнями, пока не наступило время чая. Увидев, что сиделки разносят еду, я оставила штопку, и пошла помогать им. Затем я снова села рядом с Лео, пока чай не был выпит, и не настало время уносить посуду на ту забавную парусиновую кухню. Я помыла чайные приборы, поставила посуду на место и вернулась к штопке.

Когда настала пора возвращаться в гостиницу, я взяла руку Лео и написала – ДОБРОЙ НОЧИ, ЛЕО – на его ладони.

– Ты придешь завтра? – прохрипел он.

– Да, – энергично кивнула я и увидела облегчение на его лице. Лео показался мне таким беззащитным. Он лежал и смотрел на меня словно ребенок на мать. Волна нежности поднялась во мне: – Не тревожься, Лео, я буду присматривать за тобой.

Я пробыла во Франции еще четыре дня. Хотя я уже не чувствовала такой паники, как в первую ночь, мне все равно нелегко было находиться в госпитале, где запах дезинфицирующих средств боролся с запахом гнили. Каждый раз, когда я проходила мимо сверкающих инструментов, лежащих в белой эмалированной ванночке, мои ноги превращались в студень. Но мне помогало то, что у меня всегда было занятие – я набрала множество вещей для починки у других сиделок и сестер и каждый раз, идя в палату к Лео, брала с собой корзину с работой. Там я либо сидела рядом с Лео и штопала, либо помогала сиделкам и другим пациентам, а Лео наблюдал за мной. Когда я возвращалась к его койке, он улыбался мне. Сам он говорил мало, я говорила еще меньше, понимая, что он меня не слышит. Я купила в Этапле писчей бумаги, чтобы писать домой письма, но почти не использовала ее, ограничиваясь короткими сообщениями, хотя каждый день брала ее с собой в госпиталь. Лео, казалось, был доволен тем, что просто лежал, наблюдая, как я штопаю, дожидаясь конца починки очередной тряпки и открывая рот для ломтика яблока или кусочка инжира. Однако эти кусочки с каждым днем становились все больше, потому что порез в углу губы Лео заживал, и его разбитый рот постепенно принимал свою обычную искривленную форму.

Ранения Лео тоже заживали – так сказала медсестра. Она объяснила, что его раны регулярно промываются через резиновые трубочки – это называлось ирригацией и предотвращало воспаление – и сказала мне, что доктор вскоре сможет зашить эти раны.

– Доктор Адаме, так же умело пользуется иголкой, как и вы, миссис Ворминстер, – улыбнулась она. – После сшивания ран ваш муж будет чувствовать себя гораздо лучше, но сначала должны срастись кости его руки. Я уверена, что скоро его отошлют в Англию. Разве это не будет прекрасно для вас обоих? Однако нам будет жалко расставаться с вами, миссис Ворминстер. Вы очень помогаете нам и в палате, и с починкой – у вас такие мелкие и ровные стежки. Сиделки сказали мне, что до замужества вы были горничной у леди. Это правда?

– Да.

– А ваш муж? Чем он занимался перед тем, как записаться в армию? Хотя он говорит мало, я заметила, что речь у него превосходная, и подумала, что он тоже был в хорошем обществе.

Я замялась с ответом – я понимала, что Лео будет противно удивление и восклицания, когда вокруг узнают, что он лорд. Вдруг меня осенило, и я решительно сказала:

– Он был садовником, – и это было правдой.

– Как мило, – улыбнулась медсестра. – Я уверена, он будет рад вернуться к своей работе, когда война закончится. Какая отвага – пойти в добровольцы в его возрасте и с его недостатками, – ее позвали, и она унеслась, а я вернулась к Лео.

В конце недели Лео стало заметно лучше, а моя койка в гостинице для родственников понадобилась другой женщине, поэтому я решила, что пора возвращаться в Англию. Мы знали, что скоро Лео приедет вслед за мной, а Флора с Розой скучают без меня. Сиделки сделали мне подарок – книгу детских сказок на французском языке, написанную каким-то Эзопом. В ней были чудесные иллюстрации, на которых были изображены животные. Я решила, что когда вернусь, покажу ее дочкам, а затем уберу, пока они не научатся читать по-французски.

Я попрощалась с матерью Джейми, круглосуточное бдение которой подходило к горестному концу. Мы поплакали вместе, обнялись и расцеловались на прощание. Затем я долго ехала до Булони и, наконец, поднялась по сходням отплывающего вскоре корабля.

Стоя на палубе и глядя на серое море, я вспомнила свое недавнее путешествие во Францию, свою панику и страх, ужасный миг отчаяния, когда я увидела белокурого молодого офицера и подумала, что моя поездка бесполезна. Но к счастью, это оказалось не так. Вскоре облака разошлись, и я увидела утесы Англии – Англии, где меня ждали дети. Мое сердце подскочило от волнения и нетерпения.

Несколько дней спустя мы узнали, что Лео перевели в бристольский военный госпиталь. Я стала регулярно навещать его. Руку Лео поместили в другой лубок, теперь она была уже согнута в локте и лежала вплотную к груди. Лео мог вставать и гулять, хотя его нога еще болела. Его слух постепенно возвращался к норме, но мы, кажется, оставили привычку разговаривать друг с другом, или, может быть, присутствие других людей стесняло нас. Теперь я не сидела рядом с ним за шитьем, как во Франции. Я предпочитала ездить в Бристоль с мистером Селби – не говоря уже о том, что он составлял мне компанию в поезде, Лео лучше слышал его голос, чем мой. То же можно было сказать и о мистере Уоллисе.

Мистер Уоллис приехал в отпуск неделю спустя после того, как Лео вернулся в Англию. Он сказал, что хочет сельской тишины и спокойствия, и собирался снять комнату в деревне, но я настояла, чтобы он занял свою прежнюю комнату в Истоне:

– Оставайтесь у нас сколько угодно, мистер Уоллис, мы всегда рады вам.

Поблагодарив меня, он сказал:

– Вы не представляете, как я был поражен, когда получил письмо Клары, где говорилось, что его светлость записался в армию! Но потом я подумал, что, пожалуй, это неудивительно – кровь сказывается, знаете ли. Я съезжу и повидаюсь с ним, пока в отпуске.

На следующий же день мистер Уоллис поехал со мной в Бристоль. Им с Лео, конечно, было о чем поговорить – ведь они оба побывали в армии. Когда мы уезжали, они пожали друг другу руки, а Лео указал на три нашивки на рукаве мистера Уоллиса:

– Теперь вы старше по чину, чем я, – и они засмеялись.

В поезде мистер Уоллис сказал мне:

– Знаете, пребывание в рядовых пошло ему на пользу – обкатало кое-какие острые углы, должен признать. Он слишком много времени проводил, ухаживая за своими розами и носясь со своими проблемами, но теперь у него есть и другие темы для размышлений, – он взглянул на меня и улыбнулся. – Кстати, по-моему, его взбодрила не только армия. Когда вы вошли в палату, моя леди, у него был такой вид, будто он потерял пенни, а взамен нашел драгоценности имперской короны! – мои щеки вспыхнули, но я тоже заметила это выражение на лице Лео. Я была так рада, что наконец, полюбила его.

За три недели, проведенные в Бристоле, слух Лео восстановился почти полностью. Лео еще хромал, но отказался от трости, осторожно прогуливаясь без нее. Медсестра сказала мне, что скоро его переведут в госпиталь для выздоравливающих, но не приняла в расчет самого Лео. Едва услышав об этом, он послал мистера Селби в Лондон с письмом к генералу, с которым вместе учился в Итоне, и на следующий день получил записку об освобождении из госпиталя. Ему разрешили выздоравливать дома, под присмотром доктора Маттеуса.