Вовка думал о Басакиной. Положительно какой-то особенно острый привкус в этих «романах в гостинице»! Словно в купе. Большом купе, которое, не двигаясь, стоит на месте. Скользнешь с оглядкою в номер, запрешься и – как на необитаемом острове вдвоем. Хотя кругом чувствуешь в то же время человеческую кипень…

Вернувшись, он постучит в белую дверь с овальным окошечком, и Барб, готовая к ласкам, в капоте, с блуждающим взглядом своих громадных, синих с поволокою глаз, впустит его. И дальше… дальше – блаженство…

Скоро, скоро шаги за спиною… Вовка хотел обернуться, но не успел. Завертелись в глазах яркие, расцвеченные искрами, быстро-быстро мелькающие круги.

Плечистый человек, одетый разносчиком телеграмм, в казенной куртке и фуражке, высоких сапогах и с кожаной сумочкою у пояса, нагнав «ассирийца», ошеломил его ударом сильного кулака по голове и тотчас же, не теряя времени, подняв Криволуцкого, бросил через чугунные перила в Мойку. Всплеск, поднявший фонтан воды, и тело, окунувшись, всплыло наверх неподвижной, бесформенной тушею.

– Туда тебе и дорога! – сквозь зубы напутствовал почтальон бедного Вовку.

Почтальон вернулся назад и с четверть часа ходил мимо небольшого трехэтажного дома, где выходила на Мойку шестью окнами квартира Леонида Евгеньевича.

Темно. Даже сквозь спущенные шторы не пробивается свет. Спит, устал, весь день работая, и в восемь уже на ногах…

Человек, бросивший в воду «ассирийца», походив еще немного, решительно двинулся к воротам. Постучал в железную калитку. Что-то завозилось, и дворник – в тулупе, несмотря на летнее время, – впустил почтальона.

– Куда?

– К генералу Арканцеву.

– Так шел бы с парадного…

– А разве не знаешь, что генерал приказал ночью звонками их не тревожить? А если телеграмма, – так с черного хода. И чтобы не звонить, а постучать Герасиму.

– Коли так, ладно. Мне что? Все едино, покою нет. Цельную ночь кто-нибудь да шляется…

Почтальон единым духом взбежал по темной «черной» лестнице и, остановившись на площадке второго этажа, постучал в дверь, не громко, но не тихо – средне.

Прошла минута, он постучал еще раз.

– Кто там? – послышалось из-за двери.

– Открой, Герасим, срочная депеша его превосходительству. А с парадной не приказано, потому – звонок!

Герасим, высокий, бритый лакей, лет двенадцать служивший у Арканцева, взял болт, повернул ключ и при свете электричества увидел лицом к лицу здоровенного, усатого почтальона, казавшегося загримированным.

– Из новых?

– Вчера только взят. Замещаем, которых на фронт угнали…

– Ну, давай распишусь…

Но вместо расписки Герасим получил удар в висок, замертво сваливший его.

Почтальон, не дав упасть ему, поддержал, снес в примыкавшую к кухне комнатку и положил Герасима на его же собственную кровать, «на всякий случай» завязав ему рот платком, пропитанным чем-то удушливым.

А теперь – каждая минута дорога. Теперь туда, в кабинет, за важными бумагами, без которых человек с кожаной сумочкою у пояса хоть и не возвращайся.

Видимо, он знал квартиру сановника. Знал по описаниям тех, кто бывал здесь, или по нарисованному плану, а может быть, совместил и то и другое. Словом, почтальон, хотя и на цыпочках, с опаскою нашуметь и разбудить хозяина, однако верно, прямым путем, через коридор, мимо спальни с плотно закрытой дверью, направился в кабинет, находившийся влево от парадных дверей, а следовательно, вправо от любопытного и смелого почтальона.

Притворил за собою дверь, повернул выключатель, и со всех стен глянули на него вдруг ожившие, вспыхнувшие призраки. Но почтальону не до картин было. Мало смыслил в художестве, и если отовсюду смотрят на него суровые и бородатые головы апостолов, улыбающиеся девушки, бритые вельможи в красных камзолах, пускай себе! Он свое дело знает и скорее, прямехонько к письменному столу.

Телефон! Кого-нибудь угораздит нелегкая позвонить, будят же по ночам Арканцева. Почтальон предусмотрительно снял трубку. Вынул из кармана громадную связку всевозможных «калибров» и форм ключей…

Арканцева разбудил какой-то шорох. Ему почудились чьи-то шаги по коридору мимо спальни. Сначала он подумал, что это Герасим. Но Герасим спит, с чего ему ходить ночью?.. Если б еще звонок или дребезжание телефона, но – ни того, ни другого… Странно.

Леонид Евгеньевич имел основание быть настороже, вообще. Доходило к нему, что группа немцев и немецствующих, против которых он вел определенную кампанию, в свою очередь, нежных чувств не питает к нему и пообещала бороться с «неудобным» сановником всеми способами. Человек твердый, спокойный, он принял вызов, хорошо зная, что эти люди ни перед чем не остановятся. Он приказал даже, чтобы с завтрашнего дня у его подъезда дежурили попеременно городовой и агент.

Арканцев хотел позвонить Герасиму, но что-то его удержало. Если действительно кто-нибудь забрался к нему, звонком вспугнешь позднего непрошеного гостя. Арканцев зажег лампочку под зеленым матерчатым колпачком, сунул ноги в мягкие бесшумные туфли, надел халат и, помня, что даже и в таких случаях надо быть корректным, благообразным, плотнее запахнулся и туго затянул шнурок вокруг талии.

Взяв с туалетного столика револьвер, тихо приоткрыв дверь, Арканцев вышел на кухню, заглянул в комнату Герасима. Лакей зашевелился на кровати с завязанным ртом. Леонид Евгеньевич понял, что случилось неладное. Освободил Герасима от платка, но человек был почти без сознания и рассчитывать на его следствие никак нельзя.

Арканцев направился в кабинет, но не по коридору, а окольным путем – через столовую и гостиную. Ковер во весь пол в гостиной глушил и без того тихие шаги. Дверь в освещенный кабинет немного приоткрыта. Леонид Евгеньевич увидел согнувшуюся над открытым ящиком письменного стола дюжую фигуру почтальона в фуражке. Один… С одним наверняка можно действовать.

Арканцев, распахнув дверь, быстро вошел, остановившись в трех-четырех шагах от ночного гостя:

– Руки вверх!

Почтальон метнулся, желая броситься на хозяина, вынуть свой револьвер, но круглое вороненое дуло браунинга так решительно сверлило воздух, а голос молодого сановника так спокойно приказывающе повторил: «Руки вверх!» – что почтальону оставалось одно – повиноваться.

– Дальше от стола, ближе к стене, в таком же самом положении! Шевельнешься – пристрелю!

Почтальон с поднятыми руками жался к стене… Глаза бегали – как у зверя, не чающего спасения. Лицо из румяного стало бледным.

Держа под дулом револьвера припертого в буквальном смысле к стене бандита, Леонид Евгеньевич улыбался.

– До сих пор я видел вас мельком, господин Дегеррарди, а теперь привелось как следует встретиться. Осторожнее, за вами хрупкая резная рама и вы можете ее обломать. Не напирайте так. А теперь скажите: кто вас послал ко мне? Юнгшиллер?