— Ты ведь не думаешь, например, о… нем? — спрашивает Сент-Гоур.

— О «нем»? Что ты имеешь в виду? — Матильда вопросительно склоняет голову набок. — Уверяю тебя, что нет. Я вообще ни о чем не думаю.

— Дорогая, у тебя в Филадельфии уже полно поклонников, во всяком случае, будет полно, если ты их поощришь. Тебе незачем привязывать себя к старшему поколению.

— Да, папа, — соглашается Матильда.

— А я нахожусь в расцвете сил, я одинок после стольких лет вдовства и нуждаюсь в женском обществе, в семейном очаге. Завоевать Эву будет нелегко, вероятно, даже невозможно, потому что она не такая, как другие женщины. Она стоит особняком даже среди дам своего класса и положения.

На это Матильда не отвечает ничего.

— Естественно, мне приятно, что она богата, не стану этого скрывать, — продолжает Сент-Гоур, — но больше всего мне нравится, что она именно в том возрасте, в каком она есть, что лицо, глаза, рот, волосы у нее такие, какие они есть, и что она так потрясающе остроумна. Когда человек влюблен, ему нравится в возлюбленной все, это и есть любовь.

— Неужели, папа? — бормочет себе под нос Матильда.

— Твоя мать обманула меня, лишив счастья и семейного уюта, — продолжает Сент-Гоур. — Она и остальные. Но я не желаю оставаться обманутым. Я заявлю свои права на любовь прежде, чем станет поздно.

— Да, папа.

— И надеюсь, что ты порадуешься за меня, когда увидишь, что я счастлив, а не будешь и дальше огорчать меня, как теперь.

— Но это же «Матильда», — говорит девушка, туже затягивая под подбородком красивую голубую ленту. — Кто она тебе, в конце концов? Ее можно забыть так же легко, как других.

— Что ты такое говоришь? — отмахивается Сент-Гоур. — Ты ведь знаешь, как я предан тебе, дорогая. К тому же я уверен, что из моего счастья проистечет и твое.

— Неужели?

— В любом случае, знаешь ли, мне едва ли требуется твое разрешение, чтобы жениться, — заключает Сент-Гоур, — не более чем твое разрешение любить.

— И впрямь не требуется, — смеется Матильда. — А посему я желаю, чтобы у вас с миссис Клемент-Стоддард все уладилось и чтобы свадьба состоялась уже на следующей неделе. Потому что, чем богаче будешь ты, папа, как наш «Роланд», тем меньше необходимости будет для «Матильды» вообще выходить замуж.

При этих словах Сент-Гоур резко отстраняется от дочери: он оскорблен.

— Ты никогда не должна говорить о нем в этом контексте, Милли, — шепчет он, глядя ей прямо в глаза. — Что ты думаешь в таком случае о… себе?!

— Что я думаю о… себе? — невинно улыбаясь, отвечает Матильда. — Я, собственно, не знаю. Может быть, ты мне это скажешь?

IV

«Любит ли она меня так же, как люблю ее я? Да, любит. Откажет ли она мне в третий раз? Она не может».

30 марта 1916 года, вечер, скоро восемь. Больше медлить нельзя, нужно идти, очень скоро он должен быть у миссис Клемент-Стоддард на ужине (с глазу на глаз) и в последний раз настоятельно попросить ее выйти за него замуж. (Потому что если гордость не позволит вдове капитулировать, то гордость не позволит вдовцу Сент-Гоуру унижаться и делать предложение снова.)

Он допивает рюмку английского хереса и, хмурясь, вертит головой перед зеркалом: вид в левый полупрофиль находит самым выгодным.

«Неужели она откажет мне в третий раз? — шепчет он. — Нет, она не может!»

Первый раз он сделал предложение Эве Клемент-Стоддард в ноябре 1915-го, менее чем через два месяца после знакомства, и тем самым совершил тактическую ошибку. Естественно, дама была изумлена и глядела на поклонника почти в панике. Свой ответ: нет, благодарю вас, мистер Сент-Гоур, но нет, — она пробормотала так быстро и тихо, что он с трудом разобрал его.

Повторного отказа, однако, сделанного в январе 1916-го, он едва ли ожидал, поскольку в промежутке Эва определенно давала своему поклоннику поводы думать, что восхищается им. В обществе она лестно уделяла ему большую часть своего внимания, весело смеялась его шуткам, иногда брала его под руку и прогуливалась с ним наедине, часто приглашала его к себе домой на вечеринки, как в узком, так и в широком кругу, и, казалось, не возражала против того, что о них шептались как о паре. Когда Сент-Гоур признался, что любит ее и хочет на ней жениться, она зарделась, отвернулась и, заикаясь, ответила, что скорее всего «слишком стара и слишком благополучна», чтобы думать о подобных вещах, что ему, несомненно, нужна не она и что она не позволит себе поддаться иллюзии, будто это не так. Сент-Гоур горячо возразил: он говорит правду, он действительно любит ее и действительно хочет на ней жениться; но Эва была слишком смущена, чтобы расслышать его.

— Я должна сказать «нет», Алберт, — прошептала она, отстраняясь, — потому что не могу позволить себе сказать «да».

А сегодня вечером — каким будет ее ответ сегодня?

— Она не посмеет мне отказать, — вслух говорит Сент-Гоур, машинально поднося к губам пустую рюмку из-под хереса. — Потому что другие женщины меня предали, лишив законного счастья и домашнего очага; и настало время Венере Афродите вознаградить меня — богиня это прекрасно знает.

Новая черная шляпа с атласной лентой вокруг тульи, тончайшие белые перчатки, эбеновая трость с элегантной ручкой из золота и слоновой кости… Быстрый взгляд на карманные часы (Боже, уже так поздно!) — и Сент-Гоур отправляется в путь.

Заботливый отец, он хочет заглянуть к дочери, чтобы пожелать ей доброй ночи, но угрюмая Матильда, отказавшаяся от всех приглашений на этот вечер (в том числе и от приглашения на Большой бал в Филадельфийской музыкальной академии в пользу Детской больницы милосердия), заперлась в своих апартаментах, чтобы, приняв ванну, полежать en deshabille[24], покуривая запретные сигареты и просматривая запретные газеты: дерзкая молодая дама желает быть информированной по части современных безумств, тем более что знание это совершенно бескорыстно.

— Вам нужен экипаж, сэр? — спрашивает ливрейный швейцар. — Вечер холодный и ветреный, сэр.

Но Сент-Гоур предпочитает пройтись пешком, чтобы развеять печальные сомнения перед встречей с возлюбленной Эвой.

«Афродита, услышь меня — на этот раз!»

Жизнь жестоко испытывала его: пробуждала в нем страсть, обманывала в любви, предавала в лице каждой женщины, которой он отдавал свою душу.

Была у него Арабелла Дженкинс — проницательная, обладающая острым умом красавица, мать двух его здоровых сыновей… Но что ему в ее даре — лишь горечь от неопределенности конца: она покинула его, сбежала с другим мужчиной, как в пошлейшей комедии. Была Морна Хиршфилд, дочь священника и сущий дьявол в постели, пока ее не обуяло безумие… Роковая мать Милли. И была милая бедняжка Софи, мать Дэриана и Эстер, о ней он позволяет себе вспоминать только как об имени, высеченном на гранитном надгробии, стоящем на кладбище, принадлежащем Абрахаму Лихту. Подходящий конец — покоиться на «моем» кладбище. Пусть все они, растоптавшие мне сердце, будут там похоронены.