анекдота: он, мне кажется, противоречит духу бельгийцев, которые, как известно, были все против французов. Как бы то ни было, пост сей защищаем был с мужеством, равным неустрашимости нападавших; гарнизон производил сильный огонь в отверстия, сделанные в стенах сада и в заборе виноградника; французы действовали ужасно, но все их усилия были тщетны.

Несмотря на сие, Угумон, будучи некоторым образом отрезан, не мог сообщаться с прочей английской армией; французская кавалерия произвела сильный напор на правое крыло наше. Легкие войска, поставленные впереди английской линии, были опрокинуты, и иностранная кавалерия, долженствовавшая подкреплять их, отовсюду бросилась назад. Брауншвейгская черная пехота первая оказала неприятелю твердое сопротивление; она расположена была батальонным каре, как и большая часть английских сил в сей достопамятной битве, где каждый полк составлял особенное каре, почти непроницаемое для врага; ибо внутри его солдаты были построены в несколько рядов. Расстояния между каре достаточно было, чтобы поставить батальоны в линию, когда бы они получили приказание развернуться. Полки в их относительных постах можно сравнить с местами на шахматной доске. Итак, кавалерийский эскадрон не мог пройти между двумя каре без того, чтобы не подвергнуться с фронта страшному огню тех, кои находились по краям флангов. Несколько раз французы предпринимали сие, но всегда претерпевали одинаковую неудачу.

Впрочем, сей порядок сражения, представлявший столь удачное сцепление для отражения кавалерии, с виду казался неважным. Солдаты, построенные таким образом, занимали весьма малое пространство. Один отличный офицер, который назначен был со своим отрядом для подкрепления брауншвейгских солдат, признавался мне, что когда увидел яростное нападение французской кавалерии, коей быстрый напор и ужасный крик, казалось, колебали землю, ею попираемую, и потом обратил взоры свои на малые черные массы, отделенные одна от другой и подвергавшиеся бурному стремлению столь страшного потока, – он невольно усомнился в успехе битвы.

Но когда брауншвейгские войска открыли огонь со свойственным им хладнокровием, быстротой и меткостью, успех недолго казался сомнительным. Артиллерия, со своей стороны, столь же превосходная как по устройству, так и по быстроте движений, произвела над кавалерией ужасное действие и усеяла землю людьми и лошадьми. Сей отпор нимало не ослабил мужества французов, которые шли вперед, невзирая на страшный огонь, готовый поглотить все их ряды; и ежели атака конницы прекращалась на минуту, то только для того, чтобы дать место артиллерии, которая на расстоянии ста пятнадцати туазов производила в густых рядах наших ужасное поражение. «Первый выстрел из пушки, – сказал мне офицер, о котором я упоминал, – положил семь человек в каре, где я находился; другой был не столь губителен: он убил только трех».

Несмотря на столь ужасный огонь и ввиду густых туч кавалерии, которая, подобно хищным птицам, ожидала минуты расстройства в рядах наших, чтобы устремиться на оные – храбрые солдаты вмиг соединялись на трупах своих товарищей и в мрачном молчании снова принимали порядок сражения, к которому приучила их дисциплина.

Наконец, после величайших усилий, приложенных французами, чтобы разорвать наше правое крыло, особенно же утвердиться на Нивельской дороге, и сопротивления англичан, сделавшего все их напряжения тщетными, битва на сей стороне, казалось, успокоилась, чтобы с большей яростью, если это было возможно, свирепствовать в центре и левом крыле.

Деревня Мон-Сен-Жан была первым пунктом, на который Бонапарт, пользуясь большой дорогой, находящейся между нею и Бель-Альянсом, устремил пехотные и кавалерийские колонны свои, подкрепляемые ужасным огнем.

Вершина холма в этом случае доставляла англичанам большую помощь. Вторая их линия, расположенная позади возвышения, была в безопасности от прямого огня артиллерии, хотя и подвергалась выстрелам бомб, который неприятель бросал для обеспокоивания войск, справедливо предполагая, что они скрыты за возвышением. Первая линия получала некоторую выгоду от крепкого забора, который простирался вдоль центра и левого крыла, закрывая отчасти последнее; впрочем, он был не столь крепок, чтобы служить ретрашементом или парапетом.

В то самое время, когда осаждавшие батальоны старались овладеть забором, английская кавалерия, переходя оный в промежутках, несколько раз отражала их; наконец французская кавалерия поспешила на помощь своей пехоте – и англичане, не успевшие в пору соединиться после расстройства, неизбежного при такой ужасной схватке, были почти совершенно разбиты.

Несмотря на все усилия графа Оксбриджа, кавалеристы наши претерпели жестокое поражение в неравной встрече с невредимыми кирасирами; многие были убиты, некоторые взяты в плен и умерщвлены в пылу сражения. Даже Немецкий полк, отличавшийся храбростью и дисциплиной во время Испанской войны, в сем случае не мог выдержать напора французской кавалерии. В эту критическую минуту сэр Джон Элли, ныне служащий в чине генерал-квартирмейстера, испросив позволение вести бригаду, составленную из гвардейских солдат Голубого Оксфордского полка и Серых шотландцев, произвел на кирасиров столь сильное наступление, что они тотчас были опрокинуты. Многие французские отряды были загнаны в ров, наполненный хвощом, и истреблены сильным огнем артиллерии.

Некоторые черты воинского хладнокровия, оказанные в самом пылу сражения, достойны замечания. Гвардия, шедшая для подкрепления 95-го полка, который с помощью ружейного огня выдерживал жесточайшую атаку, кричала ему как будто на параде: «Браво, 95-й! Намыль французов хорошенько: мы их обреем!»

В сумятице, произведенной ужасным поражением кавалерии, многие лица отличились редким мужеством и неустрашимостью; из числа их заслуживает особенного внимания один гвардейский капрал по имени Шейв; он успел убить десять французов собственной рукой, прежде нежели сам поражен был выстрелом из пистолета.

Даже офицеры, которых привычка нынешних европейских воинов сделала более распорядителями, нежели участниками битвы – даже они сражались как простые солдаты. «Вы сегодня очень разгорячились», – сказал один офицер своему другу, молодому человеку высокого сана, в то время как он, изломав две сабли, вооружался третьей. «Что ж мне прикажете делать? – отвечал ему молодой человек с приятной лаской. – Мы здесь для того, чтоб бить французов: ныне первым из нас тот, кто более убьет их». Сказавши сие, он опять бросился в середину схватки. Сир Джон Элли, распоряжавшийся наступлением, сам отличился чрезвычайной храбростью. Его окружило множество кирасиров; но он, будучи необыкновенно крепкого сложения, управляя с чрезвычайным искусством саблей и лошадью, быстро пробился сквозь толпу и истребил большую часть оной. Вообще обе стороны отличались столь необыкновенным мужеством и искусством, что раны и удары, наносимые ими в тот день, могут показаться невероятными или заимствованными из истории рыцарских времен: у некоторых тела были разрублены до самой поясницы, у других головы совсем отделены от туловища. Следствием сей схватки было то, что вся французская кавалерия легла на месте, а пехотная колонна, состоявшая из 3000 человек, сложила оружие – и была отправлена в Брюссель. Прибытие оной в город усугубило ужас брюссельских жителей. Они долго