– Он слишком часто дышит, и температура под сорок. Не думаю, что это пневмония. Я скорее подозреваю первые признаки дифтерита – у него небольшое опухание подчелюстных желез и горла.

Пока я говорил, Зигфрид не переставал писать в своем блокноте, остановившись лишь раз, чтобы пошептаться с мисс Харботтл. Затем он посмотрел на меня невинными глазами:

– Так, значит, пневмония? И как вы ее лечили?

– Нет, я сказал, что это не пневмония. Я сделал инъекцию пронтозила и оставил мазь, чтобы втирать в кожу на горле.

Но Зигфрид опять начал быстро писать. Он ничего не говорил, пока не исписал два листа, вырвал их из блокнота и подал мне.

– Правильно, что вы прописали мазь для втирания в кожу на груди. Это может помочь. А какую мазь, из чего она состоит?

– Линимент метилсалицила, но его втирают в кожу не груди, а горла теленка.

Но Зигфрид уже повернулся к мисс Харботтл, чтобы распорядиться о том, в каком порядке ей следует выстроить его визиты, и оказалось, что я говорю с его затылком.

Наконец он встал и отошел от стола.

– Так, что же, все отлично. Вот список ваших вызовов, можно начинать. – Но на полпути к двери его шаг дрогнул, и он обернулся. – А какого черта вы распорядились втирать мазь в горло?

– Ну, я подумал, что такая процедура немного уменьшит воспаление.

– Но, Джеймс, откуда воспаление в горле? Не думаете ли вы, что было бы больше пользы от растирания груди?

На лице Зигфрида играла все та же терпеливая улыбка.

– Нет, не думаю. Во всяком случае, не при дифтерите у теленка.

Зигфрид наклонил голову набок, и на его лице появилась невиннейшая улыбка. Он положил руку на мое плечо:

– Мой старый добрый Джеймс, может, будет правильным, если вы расскажете мне все с самого начала. Пусть мы потратим время, но мы же никуда не торопимся. Говорите не спеша и спокойно, и тогда вы ничего не перепутаете. Вы сказали мне, что лечили теленка от пневмонии, – вот с этого места и начните.

Я сунул руки глубоко в карманы пальто и начал рыться в термометрах, пинцетах, ножницах и бутылочках с лекарствами, которые всегда жили там.

– Послушайте, я сказал вам, что с самого начала заподозрил первые признаки дифтерита, а не пневмонии. Ведь и жар у теленка приличный – выше тридцати девяти градусов.

Зигфрид смотрел мимо меня в окно.

– Боже, вы только посмотрите на этот снег. Нам сегодня будет непросто справиться с вызовами. – Он снова перевел глаза на меня. – А вам не кажется, что с температурой за тридцать девять следовало бы сделать инъекцию пронтозила? – Он развел руки в стороны и безвольно их опустил. – Я просто предлагаю, я никогда ни за что не стану вмешиваться в вашу тактику лечения, но, честно говоря, в такой ситуации требуется немного пронтозила.

– Черт возьми, да я же так и сделал! – закричал я. – Я сказал вам об этом с самого начала, но вы же не слушаете меня. Я из кожи вон лезу, чтобы донести это до вас, но как я могу это сделать…

– Спокойствие, мой дорогой, только спокойствие. Не надо так волноваться.

Лицо Зигфрида преобразилось, оно излучало свет. На нем можно было прочитать нежность, благодушие, всепрощение, терпимость и любовь. Я подавил желание легонько пнуть его в колено.

– Джеймс, Джеймс, – сказал он ласковым голосом, – у меня нет ни малейшего сомнения, что вы попытались по-своему рассказать мне об этом случае, но нам обоим недостает таланта коммуникации. Вы – самый лучший парень, каких я знал, но вам надо помнить об этом недостатке. Нужно просто решить вопрос выстраивания фактов в картину и представить их в нужном порядке. И тогда вы ничего не перепутаете, как сегодня утром. Я уверен, вам просто надо попрактиковаться.

Он поощрительно помахал мне рукой и был таков.

Я быстро пошел в кладовую и, увидев перед собой большую пустую картонную коробку, с ненавистью пнул ее. Я вложил в удар столько яда, что моя нога пробила картон, и, когда я попытался освободиться, в комнату вошел Тристан. Он поддерживал огонь и был свидетелем разговора.

Тристан в молчании наблюдал, как я, чертыхаясь, прыгал по комнате, пытаясь стряхнуть коробку с ноги.

– Что случилось, Джим? Мой старший брат опять достал тебя?

Наконец я избавился от коробки и опустился на ящики.

– Не понимаю, почему он теперь так меня донимает? Я знаю его довольно долгое время, и он всегда был таким. Он никогда не был другим, но раньше меня это не донимало, по крайней мере не так сильно. В другое время я бы просто посмеялся. Что случилось со мной?

Тристан поставил на пол ведро с углем и внимательно посмотрел на меня:

– Да ничего с тобой не случилось, Джим, но скажу тебе одно: ты стал несколько нервозным после того, как сходил в ресторан с этой девушкой Олдерсон.

– О боже, – простонал я и закрыл глаза. – Не напоминай мне об этом. В любом случае я не виделся и не говорил с ней с того момента, так что это было концом наших отношений, и я не могу винить ее в этом.

Тристан вытащил сигарету и сел на корточки рядом с ведром для угля.

– Все это так, но посмотри на себя. Ты страдаешь, хотя в этом нет никакой необходимости. Да, у тебя случился провальный вечер, и она дала тебе отставку. Ну и что? Ты знаешь, сколько раз меня отвергали?

– Какое там отвергали – я даже не успел начать.

– Ну и очень хорошо, только ты ведешь себя как бычок с резями в животе. Забудь об этом, старина, и возвращайся в большой мир. Там тебя ждет яркая картина жизни. Я понаблюдал за тобой – ты же все время работаешь, а когда не работаешь, то читаешь в учебниках о способах лечения твоих пациентов. Я так тебе скажу: подобная преданность ветеринарии хороша до определенного момента. Но надо же и жить иногда. Подумай о том, сколько в Дарроуби симпатичных девушек, а ты даже не смотришь в их сторону. А ведь каждая ждет, чтобы к ней на белой лошади прискакал такой солидный, красивый молодой человек, как ты. Не разочаровывай их. – Он наклонился ко мне и хлопнул меня по колену. – Я тебе вот что скажу. Давай я займусь этим для тебя. Небольшое развлечение на четверых – вот то, что тебе нужно.

– Ну, не знаю. Мне что-то не хочется.

– Чепуха, – сказал Тристан. – Даже не знаю, как это мне не пришло в голову раньше. Твоя монашеская жизнь погубит тебя. Предоставь мне позаботиться обо всем.

Я захотел лечь пораньше, но около одиннадцати меня разбудил звук рухнувшего на мою кровать тяжелого тела. В комнате было темно, но меня, казалось, окружили клубы табачного дыма, густо насыщенные запахом пива. Я закашлялся и сел.

– Это ты, Трисс?

– А кто еще? – спросила темная фигура, сидевшая в изножье моей кровати. – Я принес тебе радостную новость. Помнишь Бренду?

– Это молоденькая медсестра, с которой я тебя видел?