— Типа да.

— Хана твоей квартальной премии. Та-та та-та! — штука баксов уходит в фонд развития.

— Ой! — вырвалось у Леры.

— Вот тебе и «ой», — рыкнул я. Но уже через секунду сжалился: — Даю возможность исправиться.

Тут Лера окончательно проснулась:

— Что, что, шеф? Что нужно сделать?

— Вопрос: как найти салон доктора твоего тела? На ответ у тебя три секунды. Время пошло. Ра-а-аз, ды-ва…

— Где наша визовая служба находится, знаете? — успела она.

— Знаю. На Франка Каменецкого. Напротив завода Куйбышева.

— Ага-ага, шеф, напротив. Так вот там во дворе двухэтажка. Как зайдёте, сразу вывеску увидите «Тату-студия Доктора Пеппера».

— Ясно. А как этого твоего доктора зовут?

— Доктор Пеппер его и зовут, можно просто — Док. Откликается.

— Спасибо тебе большое, подруга моя, за ценную информацию, — поблагодарил я.

— Не надо благодарностей, шеф, — чётко, как бравый ефрейтор на строевом смотре, произнесла Лера. — Помогать вам — это моя работа.

— Опять ёрничаешь?

— Как можно, шеф!

— Тогда живи, — разрешил я.

И только тогда она заискивающим голосом поинтересовалась:

— А что там с моей премией?

— Будет тебе премия, Лера, — пообещал я. — Будет. И премия тебе будет, и отпуск тебе будет, и полный пряников социальный пакет.

— А когда?

— Если верить Гарику Сукачёву, а оснований ему не верить, у меня лично нет, всё это будет тогда, когда закончится последняя война.

— А она, шеф, закончится?

— Все войны когда-нибудь заканчиваются.

— Хочется, чтобы побыстрее, — вздохнула Лера.

— Сам этого желаю всеми фибрами и жабрами, — признался я. Выдержал многозначительную паузу, сказал: — Жди, Лера, новостей.

И, сложив аппарат, дал по газам.

Было уже семь вечера, а я хотел застать Доктора Пеперра на рабочем месте, поэтому гнал, как угорелый.

И, слава Силе, успел.

Отрекомендованной мне мастер тату сидел в процедурном кабинете на подоконнике, болтал ногами и вёл деловые переговоры по телефону.

Это был субтильный молодой человек с оттопыренными ушами и улыбкой до этих самых великолепных ушей. Выглядел он стильно: трёхдневная щетина, рванные джинсы с «сединой» на коленках, майка невнятного цвета с надписью «Такі, як ми, взагалі нікому не треба» и копеечные кеды с концептуально не завязанными шнурками. Но особенно мне понравилась его причёска — сразу и не понять: то ли он отдал за неё две сотни баксов, то ли просто неделю не расчёсывался. Короче, тот ещё тип.

Когда я вошёл, он кивнул на кресло, подозрительно похожее на кресло гинеколога, и показал мимикой: подожди, приятель, сейчас закончу, и потолкуем.

Пока он обговаривал со своим собеседником цену на партию неведомых мне клип-кордов, я листал альбом с образцами. Там было на что посмотреть, в очень реалистичной манере были изображены: мужественные архангелы, сексуальные ангелы, соблазнительные наяды, сирены и амазонки, а ещё саламандры, ягуары, хищные птицы, драконы всевозможных видов, стальные монстры, античные воины, средневековые рыцари, насекомые какие-то фантастические, заморские цветы и прочее, прочее, прочее.

— Ну, как тебе? — закончив разговор, спросил у меня Доктор. — Нравится?

— Красиво, — ответил я, легко и без напряга приняв его «тыканье». — Мне очень нравится.

Услышав столь незамысловатую оценку своим работам, он спрыгнул с подоконника, фамильярно хлопнул меня по плечу и расхохотался в голос.

Смеялся он долго, от души. Пришлось унять:

— Ты чего это, дружище, так зашёлся?

— Хорошо, чувак, сказал, — вытирая слёзы, ответил Доктор. — Красиво — и писец. Красиво — и отцепись. И не цепляйся. Уважаю, когда так. А то знаешь, иные пыжатся, что-нибудь этакое загнуть. Чтобы, типа, умно вышло. Знатоков, мать его, из себя корчат. Искусствоведов. — Он поморщился и потряс головой. — Бр-р-р, не люблю искусствоведов.

— Я тоже их не люблю, — признался я. — Особенно тех, что трутся при галереях.

Правда, не люблю. Уж больно ужимками своими они похожи на тех, чьё ремесло заключается в наглой разводке ближнего своего: на привокзальных таксистов, лохотронщиков, политтехнологов, певцов под «фанеру» и строителей финансовых пирамид. На устах у них мёд, в глазах — жесть, на уме — желание впарить и нагреть.

Как таких любить?

Особенно меня бесит их высокомерное отношение к ясной бинарной оппозиции «красиво — не красиво». К этой паре немудрёных понятий, с помощью которой проявляет свои художественные предпочтения всякий нормальный человек.

Лично я так думаю: понятия эти хоть и немудреные, но отнюдь не примитивные. Ведь человек эту естественную систему эстетических координат взращивает в своей душе не год, не два, а с самого детства. Взращивает и лелеет. И усердно питает её сокровенность мимолётными впечатлениями. Какой только ерундовины, какого только пустяшного пустячка в том удобрении нет. Много там чего. Всё-всё, что однажды ненароком торкнуло. Поэтому когда человек тихо и без придыхания говорит «красиво», это не значит, что у него в душе ничего не происходит. Возможно, у него там в это время буря бушует. Даже очень возможно.

А знатоки искусства на зарплате корчат из себя фиг знает кого и над нормальными людьми потешаются. Если и не пальцем тычут, то многозначительно переглядываются, да в сторонку хихикают. А у самих-то взамен что предъявить? Что? Пустота одна. Пусть и обёрнутая в блестящие фантики, но пустота. Зато в простоте слова не скажут. Нарисует шут гороховый какой-нибудь там чёрный квадрат, а эти уже всякую ересь несут. Рады стараться. Типа: «Если исходить из того, что всеобщей категорией, обозначающей какое угодно содержание картины, есть категория Бытия, то чёрный квадрат можно истолковать как символ Ничто или Инобытия. Автор через отрицание исторического Бытия идёт к Ничто, и от него к Инобытию нового мира, в котором уже нет раздражающей органики».

Зачем пурги-то столько? Нет, чтоб по-честному сказать, вот, мол, граждане покупатели, предлагается вам пятно. И ничего в нём, в этом пятне хорошего нет, помимо того, что стоит оно тысячу тонн американских денег.

Хотя бы так.

На самом деле не пятно, конечно, стоит тысячу тонн американских денег, а его пафосное истолкование.

Но всё же.

Только нет, не хотят по-честному. Да и зачем это им? Мальчик-то, который мог сказать, что король голый, вырос, написал бестселлер «Моими устами», разбогател, обуржуазился и стал вести кулинарное шоу на телевидении. И некому теперь сказать, что чёрное квадратное пятно это всего лишь чёрное квадратное пятно. Лишь пятно. Всё остальное — трещинки на холсте, в которую проваливаются смыслы.