[604] Будучи не философом, а эмпириком, я во всех сложных вопросах склонен принимать решение на опыте. Когда отыскать прочную основу в опыте не представляется возможным, я предпочитаю оставить вопрос без ответа. Поэтому я всегда стремлюсь сводить абстрактные понятия к их эмпирической основе, чтобы удостовериться, насколько это получится, в том, что я знаю, о чем говорю. Должен признаться, что о сути «духа» мне известно ничуть не больше, чем о сути «жизни». Последнюю я знаю лишь в облике живого тела, а вот о том, какова она сама по себе, в абстрактном состоянии, не могу даже смутно догадываться по форме слова. Выходит, что вместо «жизни» надлежит рассуждать о живом теле, а вместо «духа» – о психических факторах. Это нисколько не означает, что я пытаюсь уклониться от ответа на исходный вопрос и предаться размышлениям о взаимоотношениях тела и разума. Напротив, я надеюсь, что эмпирический подход поможет отыскать реальные основания духа – причем не за счет жизни.

[605] Понятие живого тела в рамках нашей задачи доставляет меньше затруднений, нежели общее понятие жизни, ибо тело принадлежит к зримой и осязаемой реальности и не ускользает от нашего восприятия. Полагаю, все согласятся с тем, что тело есть внутренне цельная (zusammenhängendes) система материальных элементов, приспособленная для жизни, и потому выступает проявлением живого существа, доступным чувственному восприятию. Если упрощать, оно представляет собой целесообразно упорядоченную материю, которая обеспечивает бытие живого существа. Чтобы избежать двусмысленности, хочу обратить внимание на то, что в приведенное мною определение тела не включается нечто, расплывчато охарактеризованное как «живое существо». Данное разграничение двух явлений (я не желаю в настоящий момент ни отстаивать его, ни критиковать) призвано лишь подчеркнуть, что тело нельзя понимать как «скопище» инертной материи; его следует трактовать как материальную систему, готовую к жизни и позволяющую жить, но при условии, что, несмотря на всю свою готовность жить, оно не в состоянии обойтись без «живого существа». Ведь, даже если оставить в стороне всякую ценность «живого существа», тело само по себе лишено кое-чего, необходимого для жизни, а именно – психического фактора. Мы постигаем это, прежде всего, на собственном непосредственном опыте, а косвенно узнаем из опыта других людей. Кроме того, это знание мы черпаем из научного изучения высших позвоночных, и потому, при полном отсутствии противоречащих доводов, должны признавать наличие такого фактора у низших животных и даже у растений.

[606] Нужно ли нам теперь согласиться с тем, что «живое существо», о котором я говорил выше, равнозначно психическому фактору, непосредственно воспринимаемому нами в человеческом сознании, – а тем самым вновь прийти к древнему дуализму души и тела? Или же некие основания все-таки оправдывают отделение «живого существа» от психического? Тут нам придется и психическое рассматривать как целеполагающую систему, как скопление материи, не просто готовой жить, но уже живой, или, точнее, как скопление жизненных процессов. Я вовсе не уверен, что эта точка зрения встретит всеобщее одобрение, поскольку люди настолько привыкли представлять разум и тело как цельный живой организм, что будет непросто впредь усматривать в психическом всего-навсего совокупность жизненных процессов, протекающих в теле.

[607] Насколько наш опыт вообще позволяет делать выводы о сущности психического, он показывает психические процессы как явления, зависимые от нервной системы. Мы можем утверждать достаточно смело, что нарушения в работе тех или иных участков мозга влекут за собой соответствующие психические расстройства. Спинной и головной мозг, по сути, состоят из взаимосвязей между сенсорными и моторными путями, так называемых рефлекторных дуг. Что конкретно имеется в виду, лучше всего объяснить на примере. Предположим, что человек дотрагивается пальцем до горячего предмета; ожог мгновенно возбуждает нервные окончания в теле. Это ощущение изменяет состояние всех проводящих путей вплоть до спинного мозга и далее до головного мозга. В спинном мозгу клетки нервных узлов, воспринимающие тактильное раздражение, передают измененное состояние соседним клеткам моторных узлов, которые, в свою очередь, направляют сигнал мышцам руки, из-за чего происходит внезапное сокращение мышц и рука отдергивается. Все случается настолько быстро, что осознанное восприятие боли зачастую приходит лишь тогда, когда рука уже отдернута. Реакция осуществляется автоматически и фиксируется сознанием впоследствии. Но события в спинном мозге достигают воспринимающего эго в форме записи, или образа, который возможно снабдить понятиями и наименованиями. Если отталкиваться от этой схемы рефлекторной дуги, то есть движения раздражителя извне вовнутрь и следования сигнала изнутри наружу, можно представить себе процессы, лежащие в основе разума.

[608] Возьмем теперь менее простой пример. Мы слышим неясный звук, который поначалу только побуждает нас прислушаться, чтобы понять, что он означает. В этом случае слуховой раздражитель вызывает в мозгу целый ряд представлений, связанных с этим раздражителем. Частично это будут звуковые образы, частично зрительные, частично чувственные. Слово «образ» я употребляю исключительно в значении представления. Психическая сущность может быть осознаваема, то есть может быть представлена лишь в том случае, если она обладает свойствами образа и потому представима. Далее я буду называть все сознательные элементы образами, поскольку они суть отображения мозговых процессов.

[609] Череда образов, вызванных слуховым раздражителем, внезапно дополняется хранящимся в памяти звуковым образом, который связан со зрительным образом, например, со звуком, издаваемым гремучей змеей. За этим немедленно поступает сигнал тревоги ко всем мышцам тела. Рефлекторная дуга завершена, но в данном случае она будет отличаться от предыдущей – мозговой процесс, последовательность мыслительных образов, вклинивается между чувственным раздражителем и моторной реакцией. Спонтанное напряжение тела, в свою очередь, воздействует на сердце и кровяные сосуды, стимулируя процессы, которые мыслительно воспринимаются как чувство страха.

[610] Таким образом, мы можем получить представление о природе психического. Оно состоит из отображенных образов простых мозговых процессов и воспроизведения этих образов в почти бесконечной последовательности. Указанные образы обладают свойством осознанности. Природа сознания представляет собой загадку, решения которой я не знаю. Впрочем, можно сказать, что всякое психическое становится осознанным тогда, когда оно вступает в отношения с эго. Если этих отношений нет, то оно остается бессознательным. Явление забывчивости показывает, насколько часто и легко элементы психического утрачивают связь с эго. Потому можно уподобить сознание лучу прожектора. Только те объекты, на которые падает сноп света, оказываются в поле нашего восприятия. Объект, таящийся в темноте, при этом не перестает существовать: его попросту не замечают. Значит, то, чего я не осознаю, находится где-то там, в состоянии, пожалуй, не сильно отличном от того, в котором оно доступно для эго.

[611] Выходит, что сознание можно трактовать как состояние соотнесенности с эго.