что даже Государь узнал все и я должен был ему рассказать все, что знал». Подумайте, они рассказывают в городе, что я жила с Вашим братом, и еще другие гадкие вещи. Говорят, я опозорила моего мужа, его имя, мою семью, а Ваш брат опозорил свою семью, раз вел себя ниже всякой критики.

Конечно, все это неправда, но ведь доказать это трудно, а все так возмущены, что, если Николай приедет, он непременно будет нарваться[291] на скандал, и еще не избежит дуэли. Мой муж приедет через неделю сюда, его родные тоже, полк принимает большое участие, будет подбивать на дуэль, и кончится очень плохо. Все офицеры знают про ресторан, возмущены Николаем и твердят, что здесь затрагивается честь полка и т. д.

Меня на днях выселяют из Петербурга, ради Бога устройте так, чтобы Ваш брат тоже здесь не появлялся, тогда злые языки успокоятся, и к осени все позабудется. Пожалуйста, разорвите мое письмо и не говорите, что я Вам писала, т. к., в общем, я не имею права к Вам писать, и если это узнают, будут лишние неприятности, а их и так много. Напишите непременно поскорее. Всего хорошего.

Марина

* * *

[после 22 июня 1908]

Милый Феликс,

Простите, что я Вам пишу, но Вы не будете так жестоки и не отвернетесь от меня теперь и выслушаете то, что я хочу Вам сказать, если не для меня, то в память Николая. Феликс, я приехала сюда, чтобы молиться у гроба Николая. Мне запретили приехать, но я не могла послушаться. Я знала, что не могу быть на панихидах и отпевании, я знаю, что даже не увижу его могилу, т. к. она будет у Вас в Архангельском, но я надеялась, что увижу его поздно ночью, когда, может быть, никого из Ваших родителей там не будет. От меня скрыли его смерть, боялись сказать мне сразу, и я приехала слишком поздно – гроб уже заколотили. Но, Феликс, я должна приложиться к его гробу, я не могу, не могу этого не сделать, я останусь в городе, пока его не увезут от меня в Москву, но я должна видеть его гроб, помолиться на нем. Вы должны понять это, Феликс, и помочь мне. Устройте это как-нибудь ночью, когда хоть на час все будут у Вас спать, помогите мне пробраться в церковь, пожалейте меня, Феликс, сделайте это для меня, сделайте для Вашего брата, если Вы его любили. Ведь поймите, что я была для него самое близкое существо на земле, Вы даже не знаете, как он меня любил и как я его любила, Вы не можете понять, что мы были друг для друга, один Бог знает, как мы любили. Ведь все, что Вы сделаете для меня, Вы невольно делаете для него, Феликс, дух его 40 дней будет еще с нами, он будет знать, что Вы сделали, и Бог Вас Благословит. Если у Вас есть сердце, Феликс, то в память Николая Вы это сделаете. Потом там есть еще вещи, Феликс, которые никто не должен иметь, кроме меня, да они имеют значение только для нас двух. Эти вещи, умоляю Вас, достаньте и отдайте мне, и Вы исполните только его желание. Это – мои письма, которые пришли после его смерти, остальные он, вероятно, сжег, мою фотографию, если он не успел ее сжечь, медальон в виде сердца с моими волосами, другой талисман в виде круглой монеты, его старый купальный халат, соломенную шляпу, которую я ему купила в Париже, круглую черную щетку, которой я ему чесала волосы, один носовой платок, одну пару чулок, один костюм, если можно коричневый, старый кожаный портсигар, фальшивую жемчужную булавку, которую мы вместе заказали в Париже, старые ночные туфли, книгу Апухтина, но которой он учил меня выразительно читать, и его фотографию. Ведь все эти вещи для меня святыня, Феликс, и Вы их меня не лишите. Письмо, которое он написал мне перед смертью, я уже получила через моего отца, чудное письмо, Феликс, если бы Вы могли его прочитать, Вы бы поняли, что я была для него и что он был для меня, и простили бы меня. Дай Бог Вам всего, всего хорошего в жизни.

Марина.

ГИМ ОПИ. Ф. 411. Ед. хр. 60. Л. 17-18

ПИСЬМО Н.Ф. СУМАРОКОВА-ЭЛЬСТОНА М.А. МАНТЕЙФЕЛЬ

[22 июня 1908]

Дорогая моя Марина!

Если когда-нибудь это письмо попадет к тебе в руки, меня не будет уже в живых. Я теперь глубоко сожалею о том, что писал тебе последний раз из Парижа. Я верю тебе, верю, что ты меня любишь, и последнею моею мыслью – была мысль о тебе. Надеюсь, что ты мне веришь, т. к. я не стал бы тебе лгать перед смертью.

Я тебя любил, моя маленькая Марина, за то, что ты не похожа на других, что ты не захотела думать и поступать, как это делали другие, и смело шла вперед той дорогой, которую ты находила правильной. Таких людей в обществе не любят, их забрасывают грязью, в них кидают камнями, и тебе, слабой, маленькой женщине, одной не совладать с ним. Твоя жизнь испорчена так же, как и моя. Мы встретились с тобой на наше уже несчастье и погубили друг друга. Ты никогда не будешь счастлива, т. к. вряд найдется другой человек, который так поймет тебя, как сделал я. Я тебя понял тем легче, что у нас масса сходных с тобою сторон. Как мы могли бы быть с тобой счастливы. Прости меня за то, что мое письмо не вполне стильно, что некоторые фразы не вяжутся с другими, но я пишу, что думаю, нисколько не обращая внимания на слог.

Мне страшно тяжело, что я не вижу тебя перед смертью, не могу проститься с тобой и сказать тебе, как сильно я люблю тебя. Подумай, как ужасно идти умирать за тебя и даже не знать, думаешь ли ты обо мне в это время.

Марина, дорогая моя Марина, ты не знаешь, как я люблю тебя. Теперь около 5 часов, через 2 часа за мной заедут мои секунданты и увезут меня, я никогда, никогда больше не увижу тебя.

Отчего ты так далеко? Ты не услышишь меня, когда в последний раз я произнесу твое имя. У меня даже нет твоей фотографии, чтоб поцеловать ее. Единственную вещь, которую я от тебя имею, – это маленькая прядь твоих волос, которую я храню, как святыню.

Вот и все. Я не