Элиэль крепко-крепко зажмурилась, чтобы не дать выхода слезам.

– Д’вард никогда…

Она осеклась на полуслове.

Д’вард никогда бы не совершил такого чуда – или колдовства, как это ни называй. По телу ее пробежала дрожь отвращения. Кто ее мать: женщина, зачахшая из-за любви бога, или женщина, порабощенная отравленным поцелуем?

Похотливый Кен’т. Убийца Зэц. Распутная Оис с ее священным борделем. Или Гим Скульптор, чья красота завоевала ему право представлять Юношу при раздаче наград в храме Тиона? Через два года родители все еще надеялись найти его.

– Верь делам, не речам! – твердо повторил Пиол.

Если боги убивают людей или причиняют им боль, значит, это плохие боги. Она благодарно сжала его руку.

– Я выбираю Д’варда. Я верю ему, не им!

– Я тоже.

Элиэль выпрямилась. Отлично! Ее выбор сделан. Ей надо пойти и отыскать Д’варда и сказать ему, что она верит в него и в его Неделимого бога. Она отдаст ему все свои деньги, все до последнего медяка. Тогда уж он точно позволит ей остаться и стать одной из Свободных. Может, даже Носителем Щита? И потом, она ведь тоже может быть ему полезна! Она может повторять историю его пришествия, как делала это сегодня, чтобы убеждать других. Она представляла себе, как он удивленно благодарит ее, как обнимает… короткий поцелуй…

Она пробормотала какие-то слова благодарности Пиолу, встала и пошла от костра в сторону внутренней пещеры – она хорошо изучила это место по дороге в Ниолвейл, так что догадывалась, где Освободитель будет отдыхать после своего чудесного представления. «Зеленая комната», – подумала она с улыбкой.

Костры почти прогорели, поэтому глаза ее быстро свыклись с темнотой. Подойдя к завалу, перегородившему пещеру, она увидела часовых прежде, чем они увидели ее. Она остановилась, не желая спорить или уговариваться с мелкой сошкой.

Ладно, должны быть и обходные пути. Она повернула налево, осторожно переставляя ноги, ибо идти стало очень тяжело. Она пробиралась меж валунов, то и дело ударяясь правой ногой, так как та стала длиннее привычного. Ничего страшного. Главное, теперь она сможет возобновить дружбу с Д’вардом. Как она только могла сомневаться в нем?

Правда, нечего и мечтать о любви с ним. Рассказывал же ей Дош про то, как джоалийско-нагианская армия захватила Лемод и как каждый взял себе в наложницы лемодийскую девушку – все, кроме Д’варда. То есть Дош говорил, Д’вард тоже взял девушку, но он и пальцем до нее не дотронулся, даже когда она молила его об этом, хотя это Дош, должно быть, только предполагал, ибо откуда ему знать? Но все равно он был, несомненно, прав, когда говорил, что Д’вард святой человек и строг в поведении.

Значит, любовниками им не бывать. Только друзьями.

Никакой страсти. Только короткое объятие? И короткий поцелуй в память о прошлом?

Она перебралась через гладкий валун и заглянула вниз. До земли было около пяти футов, но она видела ее достаточно отчетливо, чтобы рискнуть спрыгнуть вниз, даже на две одинаковых по длине ноги. Эта узкая расселина вела прямиком во внутреннюю пещеру с ее древними головешками и кругом камней для сидения.

Хрустнул камешек. Кто-то шел по тропе.

Она съежилась на камне, стараясь сделаться невидимой. А потом в слабом, отраженном от стен свете костров она увидела его, осторожно пробирающегося по тропе под ней. На нем была длинная хламида с капюшоном. Серая хламида! Это был сам Д’вард, и наконец один! Желание спрыгнуть вниз и удивить его сделалось неодолимым.

Один из Носителей Щита подбросил в огонь полено, подняв рой огненных искр. Алисе казалось, что она говорила несколько часов. Каждый раз, когда она умолкала, Эдвард требовал еще. Она рассказывала про ужасы войны, про нежданные ужасы мирного времени, про новую войну в России, про ужасную эпидемию гриппа, про перемены, которые начались и не кончатся, похоже, никогда… Она рассказала все, что знала об общих знакомых, о миссис Боджли, о Джинджере Джонсе и даже, нехотя, о Д’Арси, а потом о Терри. Он встретил это сочувственно, но без фальшиво-сентиментальных фраз.

Имелся миллион вещей, о которых она хотела спросить его, но его жажда была сильнее. Он пробыл в этом далеком мире уже пять лет – один короткий перерыв не в счет – и изголодался по новостям. Она видела, что быть пророком ужасно одиноко, когда на тысячу почитателей нет ни одного друга. Она забыла свои былые сомнения и радовалась, что пришла сюда, ибо никто лучше ее не подошел бы на эту роль наперсницы. Он жадно ловил ее слова, глядя на нее так, словно боялся, что она сейчас исчезнет как сон, стоит ему моргнуть.

И тут в огонь полетело полено.

– Я охрипла! – устало проговорила она. – Теперь твоя очередь.

Он оглянулся на четырех своих стражей – те вроде бы немного успокоились и поглядывали на нее уже не так настороженно. Бесконечная непонятная болтовня незнакомой посетительницы наскучила им. Он посмотрел на Алису широко открытыми невинными глазами.

– Что тебе хотелось бы знать, детка? Какого поучения ждешь от учителя? Каково, например, превзойти ханжеством самого Святошу Роли?

– Дядя Роли не был ханжой, он был фанатиком. А ты нет.

Он скривился.

– Не говори мне о фанатиках! Я ведь и сам творю фанатиков, Алиса! Мои помощники… ученики, скорее. Они же верят каждому моему слову, и я вижу, что происходит с ними день за днем. Они превращаются в фанатиков, все до одного, а я чувствую себя ужасным ханжой.

– Неужели Мой Кузен – Мессия обуреваем сомнениями? – Уж не ждет ли он одобрения от Алисы? Это так не похоже на Эдварда. – Чему ты их учишь? Универсальному монотеизму Службы?

Он пожал плечами так, словно вопрос был несуществен или ответ слишком очевиден.

– Много чему. В этическом отношении это Золотые Заповеди, общие для всех религий, – заботься о хворых, помогай бедным, не подними руку на ближнего… По большей части все это из христианства – в конце концов, мои корни в нем, – но мне кажется, любой мусульманин, буддист или сикх тоже согласился бы с этим.

– А в теологическом отношении?

– Монотеизму. – Он помолчал немного, хмурясь. Казалось, он никогда не задумывался об этом раньше. – И переселению душ.

– Это еще почему?

– Не знаю… – Он запустил пятерню в волосы и ухмыльнулся. – Наверное, потому, что дядя Роли ясно обрисовал мне Рай как бесконечное, тоскливое воскресное утро с распеванием псалмов. Потому, что реинкарнация все-таки поприятнее, чем адский огонь. Ну скажи, с какой стати Бог настаивает, чтобы у нас все удалось с первой попытки? Зачем заставлять всех проходить один и тот же экзамен?

– И если у нас только одна попытка прожить жизнь правильно, это дает жрецам больше власти над нами, так ведь?

– Ба! Знаешь, а об этом я и не думал! Чертовски здорово! Мне нравится. И потом, ты ведь не можешь доказать, что я заблуждаюсь, верно?