Она завороженно слушала его рассказы про Калифорнию и Неваду, страшные пустыни и высокие кактусы, леса с гигантскими мамонтовыми деревьями, глубокие каньоны и причудливые каменные изваяния, созданные ветром и водой в течение многих тысячелетий. Про то, каково было ехать по Америке в длинном цирковом обозе и через каждые пару дней разбивать шатер в новых городках. Рассказывал он про многолюдный город Сан-Франциско, жаркое лето в России, про Лондон и Берлин, Копенгаген и Париж, где он какое-то время выступал в знаменитом варьете «Фоли-Бержер». Он развернул перед ней целую панораму интересных мест и чужих стран, показал паноптикум пестрой, энергичной и причудливой жизни цирков и варьете. Он объехал множество стран и городов, много чего повидал и пережил, и Флортье слушала его, раскрыв рот.

Она смотрела, держа в руке бокал, как он бросал о стену резиновый мячик и тут же ловил его. Каждый раз, когда Джон брал бутылку и наполнял ее бокал, он подвигался чуточку ближе к ней. Теперь он лежал на расстоянии вытянутой руки, и это ее уже не пугало. Ей было приятно ощущать его рядом с собой; приятно и уютно, словно она была возле него в безопасности. И она поймала себя на том, что ее глаза блуждали по его сильному телу, по крепким костям и толстым мышцам, видневшимся под рубашкой и штанами, и что ее душа была полна тихой тоски. Как хорошо, вероятно, лежать в объятьях этих сильных рук, прижиматься к этому могучему телу или даже целовать эти угловатые губы.

– Скажи мне, цветочек… – Шлеп. Шлеп. – …Почему ты не хочешь рассказать мне о себе? – Слегка повернув голову, он посмотрел на нее снизу вверх.

С лица Флортье пропала улыбка.

– Ты правда самый сильный человек в мире? – перевела она разговор и сделала еще глоток.

На его губах заиграла усмешка.

– В первый вечер мы никогда этого не делаем, но обычно на каждом представлении мы вызываем желающих померяться со мной силой, двух сильных мужчин. Я держу в зубах веревку, а они тянут за нее и пытаются перетянуть меня за маркировочную черту. Еще мы предлагаем всем желающим поймать пушечное ядро, как это делаю я. Кому это удается, тот получает вознаграждение. – Усмешка сделалась шире. – Но пока еще нам ни разу не пришлось никому платить. – Он повернулся на бок, подвинулся чуть ближе и подпер щеку тыльной стороной левой руки, державшей мячик. – Расскажи мне о себе.

По телу Флортье, словно судорога, пронеслось ощущение безысходности, и она еще сильнее свернулась в клубочек.

– Лучше не надо, – беззвучно прошептала она и уклонилась от его испытующего взгляда.

– Кое о чем я могу догадаться, – тихо сказал он через некоторое время, и Флортье пристыженно опустила голову. – И тебе не нужно переживать. У нас, циркачей, есть с вами общие черты, и мы часто сталкиваемся. Я знаю девчонок и парней, которые зарабатывали этим себе на жизнь, прежде чем пришли в цирк. А есть и такие, которые занимаются этим зимой или в промежутках между гастролями.

Она медленно подняла на него глаза. Теперь он лежал так близко от нее, что она отчетливо видела линии и морщины на его лице, мелкие бугорки и шрамы. Его узкий рот под рыжеватой бородой был растянут в доброй улыбке, а глаза под короткими ресницами синели, словно море в безветренную погоду. Честные глаза, которые не умели что-то утаивать, но не позволяли и обманывать себя; для этого они, пожалуй, слишком много всего повидали.

– Ты не первая, за которую я заплатил, – снова заговорил он. Поймав пораженный взгляд Флортье, он усмехнулся. – Ведь я жил в городках золотодобытчиков и в Париже – как ты думаешь? Я сразу тебе сказал, что я всего лишь мужчина. – Его глаза блеснули, но тут же снова посерьезнели. – Когда я гляжу на тебя так, мне становится почти что стыдно. Я надеюсь, что всегда хорошо обращался с дамами.

Долгое время он просто смотрел на нее. Интенсивность его взглядов была ей неприятна, но все-таки от них у нее что-то размягчалось, таяло внутри, словно медленно нагревающийся воск. Словно он пытался заглянуть за ее хорошенькое личико и понять, кто она такая.

– Что сделал с тобой этот мерзавец? – проворчал он и протянул пальцы к щеке Флортье. Она поспешно повернула голову и уткнулась ртом и подбородком в подушку. Ей очень хотелось, чтобы он дотронулся до нее, но она ужасно боялась этого. После этого ей будет еще тяжелее возвращаться к Киан Джаю.

– О чем ты задумалась, Цветочек? – спросил он.

Флортье глядела перед собой. Еще никто и никогда не спрашивал ее, о чем она думала, о чем мечтала. Прежде она так часто мечтала о красивых платьях и украшениях, о беззаботной жизни и богатом доме. Мечты были яркие, смелые. В доме Киан Джая она жила теперь в роскоши, но это ее больше не радовало, потому что цена была слишком высока. Она тосковала о свободе. Мечтала избавиться от страха. Чтобы никогда больше не ложиться с мужчиной за деньги или против воли. Мечтала снова увидеться с Якобиной. И все это пока было ей недоступно. А может, и всегда будет недоступно. Флортье продала не только свое тело, но и все свои мечты.

Но все же перед ее внутренним взором возникла картина, как она сама скачет вдоль моря на коне. На ее лице – улыбка, волосы развеваются за спиной; из-под копыт лошади летят песок и морская пена. Возможно, та картина больше всего соответствовала ее представлению о свободе, к которой она всегда безуспешно стремилась. И уж теперь ни о какой свободе не было и речи.

– О лошади, – прошептала она, наконец. – Мне бы хотелось иметь лошадь.

– Ты умеешь ездить верхом?

Она смущенно покачала головой и легла животом на подушку. Впервые она села на лошадь, когда жила в Расамале. Тогда они с Джеймсом скакали верхом по окрестным зеленым полям и склонам. Но ей всегда нравился запах лошади, тепло ее тела.

– Три года назад я приобрел имение в Англии, – тихо сказал Холтум. – Недалеко от Лондона, с видом на Темзу. Моя жена настояла на том, чтобы мы купили еще и лошадей.

Флортье тут же опустила глаза и потерла бокал большим пальцем. До этого мгновения она и не задумывалась о том, женат ли Джон Холтум, и хотя знала, что на ее судьбу это никак не влияет, все равно ощутила сильный укол.

Он тяжело вздохнул.

– Теперь у меня больше нет жены, но лошади по-прежнему стоят в конюшне. Зимой я живу там и каждое утро езжу верхом. Конечно, не так лихо, как ковбой, но прилично.

Пульс Флортье участился.

– Она… что?.. – Она посмотрела на него из-под опущенных ресниц.

– Мы расстались. – Он потер подбородок сгибом пальца. – Нет, я не могу сказать, что наш брак был ошибкой. Ведь иначе у меня не было бы сыновей, а они замечательные ребята, моя гордость. Им десять и восемь лет. – Его глаза сверкнули, но потом снова помрачнели. – Но мне следовало бы догадаться, что у нас с Анной брак получится недолгим. Мы с ней слишком похожи. Мне нравились поначалу ее упрямство, энергия и решительность. Но все это хорошо для короткой связи, а не для семейной жизни. Мы ездили вместе на гастроли по Нидерландам, Германии и Австрии, я – со своими пушечными ядрами, она – с конными номерами. Но на первом же представлении в Вене я получил тяжелую травму. – В его лице что-то дрогнуло. – Еле выжил и шесть недель лежал в больнице. Анна навещала меня почти каждый день. Так мы сблизились, и я предложил ей руку и сердце. – Он задумчиво кивнул. – Мы прожили несколько благополучных лет, но потом она заявила, что я должен отказаться от своего номера. И, прежде всего, от поездок по всему миру. Возможно, – уголки его рта поползли вниз, – что я эгоист и думаю лишь о себе. Но ведь я циркач душой и телом. От этого ведь не избавишься вот так сразу, да я и не хочу избавляться. – В его глазах сверкнули искры, когда он в упор посмотрел на Флортье. – Недаром говорится, что истинный циркач женат только на цирке. Тем не менее, – в его басовитом голосе зазвучала осторожная нотка, – тем не менее, я надеюсь, что Амур еще вспомнит обо мне.