— А что ты будешь делать дальше? — спросила она, но дрогнувший голос выдал ее внутреннее волнение.

Картаук ничего не ответил, и Маргарет вынуждена была заставить себя посмотреть на него. В выражении его лица она могла прочесть мощь, силу, энергию и что-то еще, что она затруднилась бы выразить словами.

— После того, как гипс схватится, я удалю воск и отполирую форму.

— А потом можно будет делать отливку?

— Чтобы гипс затвердел, надо выждать двенадцать часов. — Он приподнял брови. — Твой интерес подогревает меня. Скажи, Маргарет, а ты когда-нибудь думала о том, какая печать могла бы быть у тебя?

— Нет, конечно, — удивилась она и переменила тему: — А у кого ты был подмастерьем в детстве?

— У своего отца. Это был самый искусный золотых дел мастер Стамбула. Он получал заказы от всех знатных людей города и даже от самого султана. Он обучил меня всем приемам работы. Но когда мне исполнилось тринадцать лет, отец потребовал, чтобы я ушел из дома.

— Почему?! — удивилась Маргарет.

— Зависть. Уже первые мои самостоятельные работы привлекли внимание заказчиков. Они отнесли несколько моих вещиц султану, и тот заинтересовался ими.

— Из-за такого пустяка выгнать из дома своего собственного сына? — еще больше изумилась Маргарет.

— Мой отец не считал это пустяком. Его мастерство всегда было смыслом его жизни. Я догадывался, что такое когда-нибудь может произойти, и готов был к этому. Отец, несомненно, прекрасно владел своим ремеслом. Но во мне горела искра Божья. Как у Микеланджело, у Челлини. Я сразу понял, что я больше, чем простой ремесленник. И не винил своего отца. Если сам не обладаешь большим дарованием, трудно жить рядом с гением. Будь я на его месте, я тоже испытывал бы такую же мучительную зависть.

— Но ты бы не выгнал своего сына!

— Откуда ты знаешь? — улыбнулся Картаук.

— Знаю.

И, к своему удивлению, Маргарет поняла, что это правда. За последние недели ей удалось намного лучше узнать Картаука. Он был тщеславен. Но он не был высокомерен. У него была необыкновенная уверенность в собственной одаренности, но его насмешливое отношение к прочим мастерам было не больше чем поза. Своеобразная игра. И Маргарет почувствовала невольное раздражение и даже злость на отца Картаука за ту боль, которую он заставил пережить мальчика. Обида не ожесточила сердце Картаука, но заставила его спрятать врожденную доброту под маской иронии и высокомерия.

— И все равно твой отец поступил плохо.

— Я же тебе сказал, что не виню его.

Но Маргарет внутренним чутьем угадывала, как болезненно он перенес этот удар.

— А как же твоя мать?

Картаук пожал плечами.

— Красивая и тщеславная женщина… Она любила украшения, которые делал мой отец. И не захотела, чтобы его гнев обернулся и против нее. — Картаук посмотрел в лицо Маргарет. — Почему тебя это так взволновало? Я отправился к султану и убедил его предоставить мне мастерскую во дворце.

— Ты был еще совсем мальчиком. Неужели ты не скучал по дому, по родным?

Он уклончиво ответил:

— Если много работать, можно забыть о чем угодно.

— И ты воспользовался этим мудрым правилом?

— Ты сама делаешь то же самое. Никто не работает больше тебя. Ты доводишь себя до такого состояния, что забываешь обо всем, когда добираешься до постели.

— Мне не требуется забвение. Я довольна своей судьбой.

Он молча смотрел на нее.

— А почему нет? — с вызовом спросила она. — Я живу хорошо. Лучше, чем многие. Не бедствую. И самое главное — у меня есть любимый муж. — Она сняла кожаный передник и повесила его на место. — Кстати, мне пора возвращаться к Йену… — Она не договорила, встретив его взгляд. Дыхание у нее снова перехватило. — Не смотри на меня так.

— Я радуюсь, глядя на тебя, — ответил Картаук, послушно опуская глаза. — Ты права. Сейчас для тебя самое разумное — уйти. Но еще разумнее будет, если ты больше никогда не вернешься в эту мастерскую.

Маргарет направилась к двери.

— Ты ведь еще будешь доделывать эту штуковину? Я хочу посмотреть до самого конца. Уверена, что завтра твое настроение переменится к лучшему.

— Мое настроение остается таким же, каким оно было всегда. Именно поэтому я предостерегаю тебя.

— Но мы так хорошо ладим. Особенно в последнее время. Я чувствую, что гораздо лучше стала понимать тебя и…

— Неужели ты не видишь, откуда исходит опасность? — От ожесточенности, неожиданно прозвучавшей в его голосе, Маргарет на секунду опешила.

— Что ты имеешь в виду? — осторожно спросила она.

— Подумай сама об этом на досуге! — Картаук снова склонился над формой. — И не возвращайся сюда больше, Маргарет.

Маргарет. Впервые он назвал ее по имени. И в этот миг словно мостик перекинулся между двумя берегами, соединив их.

— Картаук. — Она облизнула пересохшие губы. Ей тоже захотелось назвать его по имени. — Джон…

Все его мышцы напряглись. Но он так и не поднял головы. Волна страха окатила Маргарет, когда она осознала, что испытывает острое желание, чтобы Картаук поднял глаза и посмотрел на нее так, как смотрел перед этим. Было бы лучше, если бы он, как прежде, оставался за невидимой стеной. Но он ничего не делал для того, чтобы воздвигнуть между ними преграду. Он продолжал сидеть за рабочим столом, пристально глядя невидящими глазами на печатку. И Маргарет чувствовала, что она не в силах двинуться, будто все ее тело было сковано тяжелыми цепями невысказанного и невыразимого желания.

Наконец Картаук, словно подчиняясь молчаливому призыву, начал поднимать голову. Маргарет почувствовала себя так, словно горячие железные обручи сдавили ее сердце.

— Нет! — почти выкрикнула она, рывком открыла дверь, побежала вдоль длинного слабо освещенного коридора и распахнула дверь к Йену, будто искала у него спасения.

Желание.

Боже милостивый! Она испытывала потребность слиться с Картауком с той страстью, которую она только изображала в минуты близости с Йеном. Тело ее отозвалось на присутствие Картаука так, как оно должно было ответить только на присутствие мужа.

Она изменила Йену. Пусть всего лишь мысленно, но она изменила ему.

Языки пламени охватили погребальный костер и носилки, на которых лежало тело махараджи, обернутое шелком. Аромат горящего сандалового дерева распространялся все дальше и дальше, в то время как огонь превращал бренные останки в воздух, огонь, воду и землю.

Горестные причитания плакальщиков усилились, заглушая потрескивание костра и вопли связанных наложниц, выбранных для того, чтобы сопровождать махараджу в его последний путь.