Елена же испытывала от морского путешествия одно-единственное неудобство: во время качки ей требовалось немало усилий, чтобы удержаться на ногах. Она оглянулась на Айзенменгера и, увидев расширенные глаза доктора, приблизилась к нему. Каюту освещала единственная тусклая лампочка, и поэтому Елена даже не попыталась спрятать озорную улыбку. Но, возможно, дело было не только в темноте — по крайней мере, так подумал Айзенменгер.

— Тебе не лучше?

Доктор изобразил на лице некое подобие улыбки, однако ничего хорошего из этого не вышло. Попытка привести в действие мимические мышцы закончилась тем, что лицо Айзенменгера приняло довольно глупое выражение. Чтобы как-то его скрыть, Айзенменгер отвернулся от Елены, уставился в иллюминатор и принялся всматриваться в пелену мелких брызг прямо по курсу лодки.

— Вот уж не думала, что ты страдаешь морской болезнью! — произнесла Елена.

Айзенменгер шутливо откликнулся:

— Поразительно!

Прошло четыре часа с тех пор, как они добрались до Аллапула. Изначально план их был таким: переночевать в гостинице и на следующий день перебраться в Морристер, единственный городок на Роуне. Между Аллапулом и Морристером курсировал паром, но скорее всего Елене и Айзенменгеру пришлось бы искать частную лодку. Однако этот план с треском провалился. Всю вторую половину их путешествия атмосферное давление неуклонно понижалось, и к вечеру стрелка барометра хотя и качнулась вправо, все равно застыла в положении «буря». О том же говорил и прогноз погоды: если не перебраться на Роуну сегодня, то в Аллапуле им придется застрять по меньшей мере дня на два.

Пришлось поступить сообразно законам рыночной экономики. По совету метрдотеля гостиницы они направились в один из местных баров, откуда их переадресовали в заведение, которое здесь называлось рестораном, но по сути было заурядным кафе. В этом обветшалом полутемном прокуренном помещении с потемневшими от времени и табачного дыма деревянными стенами они и нашли нужного им человека. Впрочем, нужным он готов был стать в том случае, если получит триста фунтов за дорогу в один конец. Столь высокая цена ошарашила Елену, но хозяин ботика наотрез отказался умерить свои аппетиты, а никто другой ни за что не согласился бы выйти в море в такую ночь. Хорошо еще, что Елена сообразила отыскать в Карлайле банкомат, — в противном случае им пришлось бы перебираться на остров вплавь. В результате за триста фунтов они наняли некоего Фрэнки Манро, хозяина и капитана «Океанской красотки». Возможно, полвека назад это звучное имя и соответствовало внешнему виду посудины, теперь же от ее красоты не осталось и следа. Так Елена и Айзенменгер очутились посреди кипящей тьмы. Они замерзли и промокли до нитки, а Айзенменгера ко всему прочему измучила морская болезнь.

Елена пробовала разговорить доктора:

— Странно, никогда не думала, что буду нормально переносить море.

Айзенменгер, всецело поглощенный борьбой с приступами тошноты, казалось, не слышал ее слов. Он подумал, что, если вдавить голову в стенку каюты и таким образом войти в резонанс с судном, ему, быть может, и полегчает. Еще он решил, что, если не будет открывать рот и разговаривать, сможет дожить до конца путешествия.

— Капитан говорит, что осталось недолго.

У Айзенменгера, для которого каждая секунда превращалась сейчас в часы, это сообщение не вызвало должного восторга. Он сумел лишь выдавить:

— Хорошо… — но произнес это скорее из вежливости, нежели от радости.

Манро окинул своего пассажира презрительным взглядом и ухмыльнулся.

Елена понимающе улыбнулась Айзенменгеру, после чего переместилась в переднюю часть каюты, поближе к Манро, и спросила:

— Вы часто ходите на Роуну?

Манро, будучи чуть выше Елены, выглядел крепким, коренастым, плотным; под его промасленным, видавшим виды кителем вырисовывались тяжелые мускулистые руки. Он развернулся вполоборота, некоторое время молча изучал Елену взглядом и затем с неожиданно мелодичным акцентом произнес:

— А с чего бы мне туда ходить?

Вопрос был риторическим, но Елена оказалась на удивление непонятливой.

— Но бывают же случаи вроде этого, когда кому-то нужно срочно туда добраться.

Возможно, капитан задумался над словами Елены, а возможно, подсчитывал, сколько виски он сможет выпить на триста фунтов. Так или иначе, ответил он не сразу.

— Бывают, — безразличным тоном произнес он.

— И как давно кто-нибудь просил вас доставить его на Роуну?

Манро смерил Елену взглядом и сказал, как отрезал:

— Давно.

— Может быть, молодой человек? Который путешествует один? День или два назад?

Капитан отвернулся и принялся вглядываться в мутную тьму за стеклом. Огни ботика образовывали в брызгах мягкий расплывчатый кокон, в котором само судно, казалось, бесконечно двигалось лишь вверх-вниз, поднимаясь и опускаясь на волнах.

— Я же сказал: нет.

Что ж, стоило попытаться.

Елена отвернулась, и в это время Манро произнес:

— Он сел на паром.

Ошеломленная удачей, Елена принялась расспрашивать дальше:

— В самом деле? Когда это было?

Манро смерил Елену уничижительным взглядом, словно хотел сказать, что подобные пустые разговоры ведут только помешанные, и снова уставился в черную пустоту моря. Елена оглянулась на Айзенменгера. Несмотря на то что морская болезнь не покидала его, на лице доктора сияло довольное выражение.

Встреча была назначена Розенталю на двенадцать ночи в поле близ границы графств Уилшир и Хэмпшир. До автостоянки на трассе А 303 его доставил автомобиль, и ровно в двадцать три пятьдесят Розенталь, не оглядываясь на стремительно отъезжавшую машину, легким движением перемахнул изгородь и побежал через поле к условленному месту.

Он оказался там как раз в тот момент, когда вертолет едва коснулся колесами земли, поэтому Розенталю даже не пришлось останавливаться или ускорять бег. Вертолет не задержался на земле и пяти секунд. Кроме пилота в кабине находился Бочдалек.

У Розенталя не оставалось времени на выбор напарника, так что приходилось мириться с присутствием Бочдалека, хотя он и недолюбливал этого человека. Бочдалек, безусловно, был профессионалом, но, по мнению Розенталя, он имел существеннейший недостаток: ему нравилось убивать. Кровь была для него признаком успеха, своего рода наградой. Он жаждал крови, упивался ею. Розенталь же был слеплен из другого теста. И дело было не в этических соображениях и моральных нормах — соображения Розенталя носили исключительно практический характер. Предаваясь своей патологической страсти, Бочдалек становится уязвимым, а уязвимость одного напарника делает таким и второго.

Однако, увидев Бочдалека, Розенталь ничем не выказал своей неприязни. Он поздоровался с напарником, пристегнул ремни, надел шлем и отвернулся, стараясь скрыть свою нелюбовь к полетам.