молол чепуху, рассказывая о барах, которые мы часто посещали, и о том, как мы пытались окрутить всех встреченных женщин.

— Я никогда не говорил тебе, приятель, но когда ты встретил Изабель, эту великолепную французскую птичку, в баре «За кулисами», помнишь? Ну, ты решил приударить, и она спросила: «Ух ты. Кто это с тобой — высокий, темноволосый, молчаливый?» Я сказал ей, что единственная причина, по которой ты молчал, заключалась в том, что ты ее бы усыпил, если бы открыл свой чертов рот.

Я пытался не рассмеяться с полным ртом грязи и крови.

— Я сказал ей, что ты будешь говорить о процедурах при потери связи, или отборе, или о какой-то подобной ерунде всю ночь напролет. Я сказал ей, что я тот мужчина, который ей нужен. Тебе удалось закадрить ее, приятель, только потому, что она затащила тебя на танцпол и увидела, какой ты дерьмовый танцор. Она сжалилась над тобой, вот и все.

Я попытался вернуть ему это. Мне так отчаянно хотелось поговорить, посмеяться, поделиться хоть каплей человеческого тепла. Но я едва мог дышать. Мои слова вырывались хриплыми, булькающими выдохами. Я даже не мог толком расслышать всего, что он говорил, но я был рад, что со мной был Трикки.

Он никогда не говорил ничего из того дерьма, которое вы слышите в фильмах — с тобой все будет в порядке. Мы вытащим тебя оттуда. Он решил, что это ложь, и вообще, откуда ему, черт возьми, знать. Он был там просто для того, чтобы быть моим братом и показать мне, что я не одинок.

Тяжесть Пинки давила на меня все больше и больше. Она выжимала из меня всю жизнь. Я почувствовал, как мои легкие начали наполняться жидкостью. Я чувствовал вкус застоявшейся воды, когда они заливались жидкой жижей из этого застоявшегося иракского болота. Я попытался заговорить с Трикки, но слова вырывались как пенистое бульканье и брызги. Это было ужасно. Я едва мог дышать. Я замолчал.

Давление продолжало усиливаться, пока, наконец, я не начал чувствовать, как меня охватывает странное чувство покоя и счастья. У меня начался странный внетелесный опыт. Я чувствовал эйфорию, как будто меня обдолбали до полусмерти. Я понял, что именно так и должно быть, когда умираешь. Я был рад, что Трикки был со мной и что я был не один. Он был хорошим парнем, с которым можно было быть рядом, когда приходило твое время умирать.

У меня начали возникать воспоминания о моем детстве и моей семье. Это были не медленные мечты наяву, а быстрые вспышки всего хорошего и радостного. Я мог представить себя в летнем кемпинге в Уэльсе, с семьей. Мне было около семи лет, и мой папа брал меня с собой на рыбалку. Мы наняли маленький пыхтящий катер и поймали восемнадцать макрелей. Их было слишком много, чтобы мы могли приготовить барбекю и съесть, поэтому мама отправила меня по кемпингу раздавать лишнюю рыбу.

Я перенесся на год или два вперед, к другому семейному празднику. Снова Уэльс. На этот раз мы с папой встали ни свет ни заря и взбирались на отвесные скалы вокруг Аберсоха. Он заметил отличное место для рыбалки, но нам пришлось карабкаться по скалам, чтобы добраться туда. Я почувствовала прилив страха, боязни высоты и падения, и оберегающую руку моего отца, обнимающую меня. Мы поймали немного макрели, а потом мой папа поймал на крючок рыбу-собаку, морского окуня. Рыба-собака? Что такое рыба-собака? Наполовину рыба, наполовину собака?

Он торжествующе вытащил ее, и на конце лески появилась мини-версия акулы. Мы отнесли его обратно в кемпинг, и отец научил меня, как приготовить его для запекания на сковороде, снимая жесткую, как наждачная бумага, шкурку. Мой папа был так горд работой, которую мы проделали с рыбой-собакой, что посадил меня к себе на колени и позволил вести машину от кемпинга через ферму до главной дороги. Мои младшие сестры сидели сзади и хихикали во все горло.

Я вспомнила, как моя мама учила меня скакать на лошади. Она возила меня по всей стране, чтобы я мог участвовать в лучших соревнованиях. Она так усердно работала на своей работе и заботилась о семье, что смогла обеспечить всех нас лошадьми.

Я снова прыгнул вперед. Моим сестрам было четырнадцать и одиннадцать лет, что означало, что их отправили в ту же среднюю школу, что и меня. Я постоянно заботился о них, как делал это всю свою жизнь с тех пор. Мне показалось очень грустным, что теперь, после этого несчастного случая, я больше никогда не смогу присматривать за ними.

Я увидел свою семью, собравшуюся за рождественским обеденным столом, полную смеха, радости и света. Мама готовила праздничную еду второй вечер подряд. День рождения моей старшей сестры Анны пришелся на канун Рождества, так что это всегда было похоже на два Рождества подряд. Там были двойные подарки. Двойное празднование. И вдвое больше готовки для мамы.

Я увидел своих маму и папу в их прекрасном, залитом солнцем розовом саду у себя дома, их красивый розовый коттедж и двух моих сестер, играющих среди цветов. Странно, но я почувствовал себя счастливым, когда эти обрывки воспоминаний пронеслись у меня в голове. Я любил свою семью и знал, что они любят меня в ответ. Я вывел свой патруль из Калат-Сикара и вывел всех до единого живыми. Это была хорошая подача. Я смирился с тем, что пришло мое время уходить.

И тут мне в голову пришла одна мысль. Моя жизнь была комнатой в столовой на нашей базе в Великобритании. Мой дерьмовый армейский матрас, стопка книг и DVD-дисков и дерьмовая видеосистема. Плюс мое армейское снаряжение. Там не было почти ничего личного.

Когда моя комната опустеет, это подытожит мою жизнь. Это было то, что должны были увидеть мои родители. На самом деле в моей жизни не было никого постоянного. Жены нет. Никаких детей. Я не собирался никого оставлять после себя, никакого прочного человеческого наследия.

Тогда я вспомнил, что в моей комнате была куча порнографических журналов. Дерьмо. Это то, что найдет моя мама. Она была бы так разочарована во мне. Это было еще хуже, потому что некоторые другие парни сбрасывали свою порнуху в мою комнату, в то время как их подружки приходили навестить их в последний раз перед тем, как отправиться на войну. Все эти журналы были сложены высокой стопкой в углу, как святилище богов порнографии.

Я пыталась попросить Трикки продезинфицировать