— зачем нет звона в вашей церкви? Скучает кирасирский полк.

Шантавуан. Бог поразил мое отечество войной, войною тяжкой и кровавой. И многие из наших прихожан убиты, другие без вести пропали, родные их все в трауре. Живем в страданьи и печали. Наш колокол умолк.

Фарльсберг.

Да, это грустно!

Но, может быть, велите вы

Хоть раз ударить в колокол,

Чтобы рассеять гнет могильной тишины?

Шантавуан. Не властен это сделать, граф. Мой пономарь, он человек упорный, по сыну носит траур он. Я знаю, он откажется звонить.

Фарльсберг.

Печально! Но, может быть,

Вы нам ключи дадите?

На колокольню мы пошлем солдат,

Пусть колокол немного нас повеселит.

Шантавуан. Простите, граф! На колокольню вход забит, пустить туда чужих я не могу. Мне прихожане скажут, что без нужды я в церковь вход открыл врагу.

Эйрик (как бы про себя).

Я знал кюре в другом селеньи,

Он был упрям и злонамерен,

В один прекрасный день он был расстрелян

Перед церковною стеной.

Фарльсберг. Маркиз фон Эйрик, извольте замолчать!

Шантавуан (Эйрику). Был расстрелян? Не знаю я, какое преступленье он совершил против отчизны. Но если он виновен, я уверен, что бог его рассудит в иной, нездешней жизни. И здесь пусть будет скорый суд прославлен! И если я виновен, я чашу осушу до дна. Виновен? Пусть, как это изваянье, я буду обезглавлен (указывает на обезглавленную Венеру), хоть и не знаю, в чем его вина! Но волю прихожан я не нарушу и не пойду я против совести моей. Так делал я всегда, свою спасая душу, и буду поступать так до последних дней. Мне душу жаль, но мне не жаль дряхлеющего тела. Маркиз, я не боюсь расстрела!

Фарльсберг. Кюре, маркиз шутил, и очень неудачно!

Кельвейнгштейн. Да, неудачно, и сам он это видит.

Гросслинг, Шейнаубург. Обидел вас он шуткой мрачной.

Эйрик (в сторону). Я не шутил, кюре нас ненавидит!

Шантавуан. Я не в претензии, о, нет! Но если вы дадите повеленье на колокольню силою войти, мы не окажем вам сопротивленья. Вам безоружные не станут на пути.

Фарльсберг.

Кюре, задели вас невольно.

Не будем поднимать вопрос больной.

Никто к вам не пойдет на колокольню,

Живите мирно за своей стеной!

Мое почтенье!

Шантавуан. А вам мое благословенье. (Эйрику.) А вам, маркиз, особенно желаю, пусть небо вас хранит на жизненной дороге! (Уходит.)

Фарльсберг (Эйрику). Лейтенант, я накажу вас строго, я не позволю страсти разжигать!

Эйрик. Своих врагов я ненавижу!

Фарльсберг. Я сам аббата не люблю, но смысла в спорах с ним не вижу.

Эйрик. Слушаю, господин командир полка! Один дин-дон... один дин-дон...

Шейнаубург. Один дин-дон!..

Кельвейнгштейн.

Позвольте, господа!

Меня вдруг охватило вдохновенье.

Блестящая идея!

Гросслинг. Идея? Говорите, мы — в волненьи!

Эйрик. Обрадуйте, барон, нас поскорее!

Кельвейнгштейн. Прогнать нам надо скуку прочь. И вот вам мой проект — веселый и приличный: пошлем за дамами в Руан, там славный дом публичный. И будем пировать всю ночь!

Эйрик. Великая идея!

Фарльсберг.

Да вы затейник, мой барон!

Вы опьянели от французской водки?

Представьте, в замке — штаб полка.

А в нем — кокотки!

Шейнаубург. О, граф, мы молим — разрешите!

Гросслинг. О, граф! О, граф! Ну, прикажите!

Эйрик. Мы можем пировать всю ночь!

Фарльсберг.

И слушать не хочу — подите прочь.

Привести в штаб полка жриц любви?

Что же вы, в самом деле, взбесились?

Офицеры. Господин командир! Господин командир!

Кельвейнгштейн. Уверяю, все будет прилично!

Офицеры.

Озарится огнем опостылевший зал,

Мы поднимем с шампанским бокал,

Мы разгоним печальный туман!

Господин командир, разрешите!

Один дин-дон! Один дин-дон!

Фарльсберг. Ну, довольно, я спорить устал, разрешаю.

Офицеры. Да здравствует наш командир, друг младших офицеров! Да здравствует блестящий пир, веселие без меры!

Кельвейнгштейн. Эй, вахмистра ко мне!

Входит Ледевуар.

Вы возьмете здесь крытый фургон

И отправитесь срочно в Руан,

В дом публичный Телье.

Пусть хозяйка пошлет

К нам на ужин сюда пять девиц,

Но сказать — наилучших!

Ледевуар. Точно так, понимаю!

Кельвейнгштейн.

И скажите хозяйке,

Что я шлю ей привет

И от сердца всего обнимаю!

Ну, ступайте! Марш! Марш!

Ледевуар уходит.

Дин-дон!

Офицеры. Ура! Дин-дон! Ура!

Поднимем выше кубки!

За женские веселые глаза,

За пухленькие губки!

Фарльсберг. Фи дон! Стыдитесь, кирасиры! Ну, так и ждешь, что вы начнете кувыркаться!

Офицеры.

Подать парадные мундиры!

Эй, вестовые, одеваться!

Занавес

Картина вторая

Ночь. Зал в веселом доме госпожи Телье. В углу маленький оркестр. За буфетной стойкой — Телье. Женщины и гости пляшут канкан.

Женщины и гости.

Гром и грохот, вой, движенье...

Не забил ли вдруг вулкан?

Нет, то грянул в бальном зале

Оглушительный канкан!

С первым звуком фортепьяно

Кровь у каждого кипит!

И я мчусь с девчонкой пьяной,

Как сорвавшийся с цепи!

Телье.

Антуан, скорее пива,

Надо быстро подавать!

(Гостю.)

Ваша дама не спесива,

Вам не следует зевать!

Женщины и гости.

Ручки, ножки, глазки, плечи...

Укажите, где изъян?

Ваши глазки искры мечут,

Зажигает их канкан!

Телье.

Даже мой покойник милый

Прерывает смертный сон,

Если рявкнет над могилой

Позолоченный тромбон!

Женщины и гости.

Всяк прервет свои объятья,

Как бы ни был он влюблен,

Если грянет вдруг в гостиной

Оглушительный тромбон!

Ах, у дамы ножки стройны

И на диво гибкий стан!

Все мы страстно любим знойный,

Упоительный канкан!

Танец кончается, гости и женщины расходятся, у стойки