Каждый день владельцы микроблогов и их инструкторы распространяют слухи, фабрикуют дурные известия о нашем обществе, рисуют апокалипсические картины… и порочат социалистическую систему – и все это, чтобы насаждать европейско-американскую модель капитализма и государственного устройства.

При Си Цзиньпине партия не демонстрировала признаков отказа от идеологической эквилибристики. Она продолжала “нести знамя социализма”, отстаивать “реформу мышления” и свою монополию “правящей партии”, хотя имела дело с “диким” капитализмом и шумным рынком идей. Если и был у части партийной элиты просвещенный взгляд на это противоречие, он не озвучивался. Зато партийный меморандум, в августе нечаянно ставший достоянием общественности, свидетельствовал о распространяющейся среди партийной верхушки паранойе. “Документ № 9” призывал не допустить губительные “деформации”: западную конституционную демократию, свободу прессы, участие общества в политике, общечеловеческие ценности (права человека) и “нигилистическое” восприятие партийной истории. “Семь табу” являлись инструкцией к действию для университетских профессоров и сетевых знаменитостей. “Жэньминь жибао”, вооружившись лексиконом прошлого, предостерегала, что призыв подчинить Партию закону – это “орудие информационной и психологической войны, используемое американскими магнатами-монополистами и их агентами в Китае, чтобы подорвать наш общественный порядок”.

У партии был повод нервничать: она угодила в собственную ловушку. Она вернулась к подавлению “ереси” и поддержанию “стабильности”, однако это лишь способствовало распространению “ереси” и “нестабильности”. Партия справедливо считала, что будущее Китая зависит от инноваций и мирового успеха, и тем не менее боялась: общечеловеческие ценности угрожали ее существованию.

Китайские лидеры оказались перед непростым выбором: чтобы страна могла расти, нужна или демократизация, на которую решилась Южная Корея в 80-х годах, или возврат к суровому авторитаризму. Последний вариант, как показывает история, рискованный. В долгосрочной перспективе авторитарные государства развиваются менее устойчиво, нежели демократические: они более уязвимы и могут оказаться в руках бесконтрольных фантазеров. “На каждого Ли Куан Ю… приходится множество Мобуту”, – писал гарвардский экономист Дени Родрик. В краткосрочной перспективе партия могла подавить несогласие, но в долгосрочной это было неочевидно, особенно если часть партийцев, взвесив все, решит, что получит больше, объединившись с народом.

Китай, некогда известный конформизмом, разрывают противоречия: либералы западного толка противостоят националистам-консерваторам, держащиеся за свои посты аппаратчики – беспокойным плутократам, “муравьиные племена” – бобо, пропагандисты – киберутопистам. Вопрос в том, куда окажется направлен гнев – вовне, на Запад, или вовнутрь. Пока трудно представить достойного противника КПК. Хотя китайцев из среднего класса во многом беспокоят те же вопросы, которые занимали их товарищей на заре демократии на Тайване, Филиппинах и в Южной Корее (права потребителей, экология, трудовые права, цены на жилье, свобода слова), в КНР очень мало организаций, которые могли бы составить альтернативу партии.

До сих пор активисты из среднего класса пытались изменить правительство, а не сменить его. Во многих странах более образованный и предприимчивый средний класс требовал большего. Китай уже пересек границу “зоны демократического перехода”: когда доход на душу населения превышает четыре тысячи долларов, отношение населения к смене режима резко меняется. К 2013 году показатель Китая достиг 8,5 тысячи долларов. Пэй Миньсинь изучил 25 авторитарных режимов с самыми высокими доходами и сопротивлением демократизации. Он обнаружил, что 21 из них – петрократии. Китай – нет.

Когда стало ясно, что Си Цзиньпин предпочитает статус-кво, партийный аристократ Ху Дехуа, шестидесятитрехлетний сын Ху Яобана, воспользовался своим происхождением и выступил с открытой критикой главы государства. Настоящей причиной развала СССР, утверждал Ху, было то, что советская власть не смогла взять себя в руки и прекратить “грабить народное достояние путем взяточничества”. КПК, признал Ху, столкнулась с кризисом и “есть два варианта: подавить оппозицию или воссоединиться с народом”. Партия уже однажды сталкивалась с таким выбором в 1989 году: “Что значит ‘достаточно мужественно’? Направить танки против народа – ‘достаточно мужественно’?”

Со стороны Китай кажется неумолимо движущимся в лучшее будущее. Сами китайцы осторожнее. Все, что они приобрели, достигнуто железом, потом и огнем, и они лучше других осознают, по словам Фицджеральда, “нереальность реальности”, “что мир прочно и надежно покоится на крылышках феи”. В последние месяцы моей пекинской жизни это ощущение хрупкости усилилось. В июле 2013 года Пол Кругман, нобелевский лауреат по экономике, написал в “Нью-Йорк таймс”: “Подход к бизнесу, экономическая система, приведшая к трем десятилетиям немыслимого роста, исчерпала себя”.

Развитие экономики замедлилось, достигнув самых низких с 1990 года показателей. Почти закончились некоторые ингредиенты рецепта успеха. Из-за политики “одна семья – один ребенок” резко уменьшилась доля молодежи, а именно это некогда делало труд в Китае таким дешевым. В 2010–2030 годах трудоспособное население сократится на 67 миллионов человек (примерно население Франции). Кроме того, несмотря на гигантские инвестиции (Китай выделял на них половину ВВП – больше, чем любая крупная страна в наши дни), рост замедляется: новые капиталовложения не дают такой отдачи, как прежде. Конечно, немедленный экономический коллапс Китаю не грозит. Золотовалютные резервы Пекина оцениваются в три триллиона долларов, ввоз и вывоз денег ограничен, так что банковский кризис маловероятен. Существеннее то, что местные администрации тратили на строительство столько, что их долг удвоился и достиг В 2010 году ПОЧТИ 39 % ВВП страны. Так что вместо того, чтобы отдавать деньги в руки потребителей, Китай занят предотвращением муниципальных дефолтов, что напоминает японскую стагнацию.

Для тех, кто искал параллели с Японией 80-х годов – с ее кредитами и коктейлями с антарктическим льдом, – момент истины настал в июле, когда в Чанша заложили фундамент самого высокого здания в мире – “Небесного города”. Экономисты указывают на историческую связь между спадом и желанием строить “выше всех”. Это не причина и не следствие, а признак дешевых кредитов, неумеренного оптимизма и раздутых цен на землю. Все это наличествовало в “позолоченный век”, во времена постройки в Нью-Йорке первого в мире небоскреба – Эквитабл-лайф-билдинг. Его закончили в 1873 году, в начале пятилетней Долгой депрессии. В следующие десятилетия повторялось то же самое. Шанхайский журнал “Скайскрепер” сообщил в 2012 году, что в предыдущие три года Китай каждые пять дней заканчивал новый небоскреб. На КНР приходится 40 % строящихся в мире небоскребов.

Летом 2013 года я и Сарабет упаковывали вещи. Я сказал Цзинь Баоцжу, что мы уезжаем в Америку, и она посоветовала нам быть осторожнее. Вдова Цзинь, хотя и никогда не покидала Китая, смотрела телевизор: “Америка богата, но там слишком много оружия”. Я купил пару билетов до Вашингтона, округ Колумбия. Мы отдали освежитель воздуха друзьям, и я понял, что буду скучать по ласке над головой. Той весной она родила четырех детенышей, и в сумерках они впятером резвились на крыше. Я рассказал об этом соседу Хуан Вэнъюю, и он заметил, что это благоприятный знак для переезда.