– Тамплиер? – епископ поднялся, давая возможность себя разглядеть. Высокий и худой, он меньше всего походил на служителя церкви. Тонзура если и была, то успешно скрывалась в седеющих темных волосах, в движениях чувствовалась уверенность, вытянутое лицо покрывали длинные морщины.

Владыка Клермонского диоцеза был воином и вполне поспорил бы с Филиппом, епископом Бовэ[263]за звание самого воинственного прелата королевства.

Взгляд у хозяина замка Лезу был холодный и пристальный. Несколько мгновений он разглядывал Робера, донельзя напоминая при этом змею, изучающую будущий обед.

– Занятно, – проговорил он, – что делать одинокому тамплиеру в наших горах? Не иначе как это брат, нарушивший устав и теперь спасающийся бегством! Откуда ты родом, рыцарь?

– Я нормандец! – гордо ответил Робер. – И никогда я не бегал от братьев!

– Что касается твоего происхождения, ты не врешь, – кивнул епископ, – так говорить, словно пережевывая что-то, могут лишь уроженцы вашего герцогства! А вот что до остального – не знаю… Если я верну Ордену ренегата, то он явно будет мне благодарен… Поль, где у нас их ближайшее командорство?

– В Карлоте, ваше святейшество, – тут же отозвался наемник.

– Это почти двадцать лье на запад, – задумчиво проговорил прелат, оглаживая рукой подбородок. – Ладно, решим потом. А ты что скажешь, монах? Я вижу у тебя лютню, неужели ты умеешь на ней играть?

– Меня знают как трубадура, – Файдит храбрился, но видно было, что ему не по себе.

– Да? – ничего не отразилось на лошадином лице владыки Клермонского. – Ну так спой что-нибудь, развлеки меня. Только не надо сирвент и кансон, от них у меня болит голова!

– Хорошо, – проговорил монах из Монтаудона, дрожащими руками вынимая лютню из чехла. – Я исполню жесту о Жираре Руссильонском…

Жалобно звякнули струны.

– Это случилось на Троицу веселой весной, – начал Гаусельм. – Карл собрал свой двор в Реймсе. Там было много храбрых сердцем, был там и папа с проповедью…

Епископ слушал с совершенно непроницаемым лицом. Нельзя было понять, нравится ему или нет. Соляными столбами замерли крепыш Поль и вошедшие с ним воины, призванные удерживать пленников от неразумных поступков.

– Хватит, – махнул рукой епископ, струны жалобно взвизгнули и умолкли. – Поешь ты хорошо, особенно для этих хвастунов из Лангедока, которые не знают, с какого конца браться за меч, но я люблю другие развлечения…

Файдит вздрогнул, а Робер вознес мысленную молитву, готовясь к немедленной смерти.

– Отведите их в темницу, – неожиданно сказал епископ. – Пусть посидят пока там. Потом я решу, что с ними делать. Лютню певуну оставьте.

Судя по выпучившимся от удивления глазам Поля, это был верх доброты.

– Да, ваше святейшество, – сказал он.

Еще не до конца понимая, что случилось, Робер, подталкиваемый в спину, вышел из зала. Их долго вели куда-то вниз, на неровных ступеньках ноги то и дело норовили поскользнуться, а факелы в руках стражников вырывали из тьмы поросшие мхом стены.

В коротком коридоре, которым лестница закончилась, стоял такой непроглядный мрак, что даже летучая мышь ничего не разглядела бы в нем. Тускло блеснули прутья толстенной решетки, из-за которой вяло сочился ужасающий смрад.

Загрохотал замок. Решетка отошла в сторону.

Робера толкнули вперед, в спину ему ткнулся охнувший Гаусельм.

Вновь грохот, затем протопали шаги, и все стихло. Пленники остались вдвоем, в темноте и вони.

Мне хорошо известно о храбрых рыцарях, жилище которых – в замке Монсальват, где хранится Грааль. Это – тамплиеры, которые часто отправляются в дальние походы в поисках приключений. От чего бы ни происходили их сражения, слава или унижение, они принимают все со спокойным сердцем во искупление своих грехов.

Вольфрам фон Эшенбах, «Персеваль». 1183

10 февраля 1208 г.

Овернь, замок Лезу и его окрестности

– Во имя Господа, это место не кажется мне приятным, – унылым голосом сообщил Гаусельм.

Робер не собирался спорить с трубадуром. Вонь нечистот забивала ноздри. Темно было настолько, что вряд ли удалось бы разглядеть даже ладонь, поднесенную к лицу.

Помимо темноты и смрада донимал холод. Стены были просто ледяными, а на пол было боязно даже сесть. Человек, проведший в подобном каменном мешке несколько дней, неизбежно застудил бы себе внутренности.

Но молодой тамплиер вовсе не намеревался находиться в подземельях замка так долго.

– Ничего, с Господней помощью мы выберемся отсюда! – сказал он.

– Вряд ли Господь даст за нас выкуп! – вздохнул монах, судя по всему, пытающийся сесть у стены. – Ведь ничего, кроме денег, не заставит епископа выпустить нас!

– Это мы посмотрим, – проговорил Робер, и пальцы его нащупали выпуклость Чаши.

Впервые он попал в такую ситуацию, где ничего, кроме ее пламени, не могло помочь. Вряд ли клермонский прелат будет сообщать Ордену о захваченном им предположительно беглом рыцаре, ведь никто не даст за отступника ни гроша.

Слова молитвы сами ложились на язык, гладкие, точно обкатанные водой валуны. Робер шептал, подняв Чашу перед грудью, и та постепенно нагревалась. По предплечьям побежало тепло, оттаяли занемевшие пальцы…

– Матерь Господня! – воскликнул Файдит с таким ужасом, словно увидел самого Сатану. – Что это, клянусь Святым Марциалом!

По ободку небольшого сосуда, который держал в руках рыцарь, бегали язычки алого пламени, а сама чаша сияла теплым золотистым светом. Грязные неровные стены впервые были освещены настолько сильно, а покрытый темными пятнами блестящий пол и испускающая зловоние дыра в углу лучше бы так и оставались в темноте.

– Прошу тебя, добрый монах, не спрашивай ни о чем! – сказал Робер, всем телом чувствуя, что огонь, покорный его воле, готов вырваться наружу. – Это то, что поможет нам выбраться отсюда! А на вопросы, которые рвутся у тебя с языка, я вряд ли смогу ответить!

– О, Матерь Божия! – Файдит поспешно закрестился. – Святой Грааль!

Робер не стал разубеждать спутника. Ему было не до того. Осторожно наклонив Чашу, он произнес положенные слова, и из ее чрева ударил столб пламени. Заскрипел мгновенно накалившийся камень на той стороне коридора, решетка оплывала, таяла, нагревшийся до алого цвета металл тек, точно масло.

Испуганно вопили узники в соседних камерах.

– Иди за мной, – проговорил Робер тусклым, невыразительным голосом, когда препятствие перестало существовать.