Суворов был весел, шутил, ухаживал за графиней, уговорил ее выпить рюмку малаги. И много ел.

Прошка подошел к Суворову и бесцеремонно потянул у него из рук тарелку с рисовой кашей:

– Позвольте, ваше сиятельство!

– Куда ты?

– Позвольте!

– Я еще не съел!

– Позвольте. Довольно!

– Как довольно? Я есть хочу, Прошенька!

– Не приказано.

– Кто не приказал?

– Фитьмаршал.

– А, фельдмаршал… Его надобно слушать, помилуй Бог!

И он позволил Прошке убрать тарелку: Суворову запрещено было много есть.

– Александр Васильевич, вас здесь обижают, не дают и покушать. Приходите ко мне обедать, – смеялась графиня.

– Благодарствую. Но этот человек найдет меня и у вас. У него я за столом точно Санчо Панса во время губернаторства на острове Баратария…

Когда встали из-за стола, товарищи окружили Столыпина.

– Саша, откуда ты взял, что полы чистят нашатырем? – смеялись они.

– Сболтнул, что пришло в голову.

– Молодец!

К Столыпину протискался и генерал-поручик Киселев. Он крепко пожал ему руку:

– Спасибо, дружок! Почему ты узнал, что мне будет такой прием?

– Он Александра Васильевича хорошо знает, – ответил за друга Уткин.

– Вы помедлили являться, он и узнал, что вы чувствуете свою вину, не знаете, как показаться на глаза…

Выходили из залы.

Суворов, провожая графиню, кончал какой-то разговор:

– Вы говорите, что фортуна, как и купидон, слепая? Не верьте, графинюшка, этому мальчишке. Он играет в жмурки, а из-под повязки плутовски подглядывает. Иначе он не догнал бы своей душеньки…

Проводив графиню до лестницы, Суворов ушел отдыхать.

Все разошлись.

Прошка и тот ушел на квартиру к своей жене. Денщиков Столыпин отпустил в местечко.

Столыпину уходить никуда было нельзя – сегодня он дежурил у фельдмаршала. Он сел в приемной на диван и от скуки взял со стола истрепанный том журнала «Дело от безделья» за 1792 год, принесенный кем-то из адъютантов для препровождения времени.

Перелистывал, читал:

Переворотил еще. Глянул стихи:

Все о нем, о Суворове. Тысячу раз это читывал. Полистал еще.

Вот песня – это интереснее:

Прочел все семь строф. Зевнул.

Спать хочется до смерти. Швырнул журнал. Отстегнул шпагу, прилег.

…Его разбудил Прошка.

– Вставай, уже за полдень! А он спит! – громко, во весь голос орал Прошка.

Столыпин вскочил:

– Тише! Фельдмаршал спит!

– Какое там спит. Ляксандры Васильича нету.

– Неужто проспал? Не слыхал? Срамота!

Столыпин осторожно приоткрыл дверь в фельдмаршальскую спальню. На сене – никого.

Кинулся в переднюю к вестовому:

– Куда ушел фельдмаршал?

– Сюдой не проходил, ваше лагородие!

– Куда же он девался?

– Да что, впервой, не знаешь? В окно ушел, – подсказал Прошка, убирая постель Александра Васильевича. – Ишь, гуляет, цветочки рвет.

Столыпин глянул в окно. Суворов шел по саду.

Он пристегнул шпагу и тоже вылез в окно. Быстрыми шагами стал догонять фельдмаршала.

Суворов, не оборачиваясь, тоже прибавил шагу.

Столыпин побежал. Суворов побежал тоже.

Но Столыпин все-таки настиг его.

Суворов круто обернулся. Весело спросил:

– Что, отдохнул, ваше благородие?

– Отдохнул.

– Ну, пойдем еще поработаем. А я цветочков набрал – вишь какая прелесть! – показал он на пышный букет розовых, фиолетовых и белых астр.

Потом вынул из кармана черепаховую, отделанную золотом табакерку с портретом Екатерины – подарок императрицы – и посыпал нюхательным табаком цветы. Понюхал. Покачал от удовольствия головой:

– Приятно! На, понюхай!

Столыпин понюхал, чихнул и, улыбаясь, пошел вслед за фельдмаршалом к дому.

Вечером, умываясь на ночь, Суворов позвал Столыпина:

– Мальчик!

– Чего изволите?

– Завтра – суббота?

– Так точно, суббота!

– Пушки не боялись бы лошадей!

– Слушаю-с!

Больше спрашивать невозможно: нужно сообразить самому.

Столыпин в раздумье вышел из спальни: как бы не напутать, правильно отдать приказ.

Когда фельдмаршал говорил: «Патроны не мочить!» – это значило, что будет ученье на реке – переходить реку. Но «пушки не боялись бы лошадей»? Столыпин послал вестового за дежурными подполковниками – Каменевым по кавалерии и Тихановским по пехоте.

Через некоторое время подполковники явились. Столыпин передал им слово в слово приказ фельдмаршала. Стали думать сообща: что бы это могло значить? Предполагали, строили разные догадки.

Наконец Столыпин сказал:

– Вспомните, господа, первое ученье колоннами. Пехота училась против кавалерии. Потом артиллерия против пехоты. Но кавалерия против артиллерии еще не училась. Я думаю, так и должно: ученье артиллерии против кавалерии.

– Похоже, – согласились подполковники.

– Как пушки запалят, я взойду в спальню, будто бы за чем-либо. Ежели мы ошиблись, Александр Васильевич тотчас же спросит: что за пальба? Ежели мы поняли верно, он станет продолжать свою работу.

На том и порешили.

На следующий день, как только загремели пушки, Столыпин с тревогой вошел к фельдмаршалу.

Тот сидел у стола – что-то писал. Увидев вошедшего адъютанта, Суворов приставил два пальца к губам – это был знак: все правильно, все хорошо!

Фельдмаршал Суворов кончал подписывать бумаги, собираясь ехать к войскам.