Конечно, я знала, что мои однокурсники порой любят подкупить дежурного и попытаться сделать мое пребывание в рейнджерском корпусе еще отвратительнее. Но до сих пор все «улучшенные» симуляции я проходила без травм. И черта с два у них получится меня запугать.

– Это не твое дело, – шепотом сказала я, боясь, что, если произнесу в полный голос, получится слишком неубедительно.

– Теперь, – Касс продемонстрировал сбитые в кровь костяшки, – мое. Так почему ты на них никогда не жаловалась?

– Мой отец капитан, – выпалила я, совершенно не ожидавшая от себя такой готовности поделиться. – Если буду жаловаться, это все усугубит. Я не хочу, чтобы они думали, будто могут задеть меня, потому что это не так. И я не буду бегать к отцу из-за каждого придурка. У меня есть репутация. У меня есть принципы.

– Мне по душе твои принципы, – кивнул Касс. – Но у меня они тоже есть. С сегодняшнего дня они больше не попытаются причинить тебе вред.

Он скрепил это странное обещание улыбкой; кровь из рассеченной губы влажно сверкнула в полумраке.

– А тебе что со всего этого? – понуро спросила я, видя что-то унизительное в том, что рейнджер с другой станции принимает в моих проблемах больше участия, чем родной отец.

– Я… как это называется… – Касс пощелкал пальцами в воздухе, сосредоточенно выискивая правильное выражение. – Я положил на тебя глаз.

В этой небольшой комнатке с управлением вдруг стало как-то непостижимо жарко.

– Так давно уже не говорят, – буркнула я, чувствуя, как от разогретого воздуха занимается мое лицо. К счастью, в полумраке этого было не разглядеть.

– Ну… – Касс машинально лизнул одну из кровоточащих костяшек и чуть поморщился, а затем вновь взглянул на меня смеющимися темными глазами. – Идею ты поняла.

И, лихо подмигнув, он вышел, оставляя меня наедине с безумно колотящимся сердцем.

4

– Что… – В горле словно застрял песок. – Что с твоими волосами?

Наверное, это не лучший вопрос, который можно задать своему умершему два года назад парню.

Касс тоже так считал – и улыбнулся.

Меня вновь опалило холодом – от макушки до кончиков пальцев, потому что воспоминания не передавали и тени того, какой была эта улыбка вживую. Верхняя губа лишь слегка приподнималась, оставаясь ровной, нижняя мягко изгибалась, образуя с ней два идеальных острых угла – острых как раз настолько, чтобы пронзить сердце насквозь без особых усилий.

И ни темные волосы, ни щетина, ни униформа Седьмой и неожиданно прилагающаяся к ней воинская выправка не могли это чувство исказить. По крайней мере, в те секунды я снова почувствовала себя пустоголовой и счастливой. Как в семнадцать.

– Инъекции специального пигмента, но не волнуйся, эффект временный, – хрипло прошептал Касс, подойдя совсем близко и привлекая меня, совершенно утратившую ощущение реальности, к себе.

Я почувствовала теплый запах его кожи, пульсирование жилки на его шее, сердцебиение под бронированной тканью. Он был жив настолько, насколько это было возможно в этом мертвом мире. Здоровой ладонью я коснулась его щеки, отстраненно удивляясь, как непривычно колется щетина, – Касс никогда не запускал себя до такого состояния.

Я не знаю, что именно заставило меня отпрянуть. Но в какой-то момент здравомыслие победило все скопившиеся в груди и жаждущие выхода эмоции, и я просто сделала шаг назад, возобновляя между нами расстояние, более подходящее для переговоров. Сожаление, как ни странно, за этим не пришло. Как и чувство вины. Как и желание вновь броситься к нему. Это было правильно.

– Что это все значит, Касс? – спросила я, вкладывая в этот простой вопрос больше воли, чем казалось со стороны. Мое сердце готово было разорваться.

Брови Касса приподнялись: на лице читалось полнейшее непонимание. Как будто для него моя реакция была чем-то совершенно неожиданным, шокирующим, болезненно неприятным.

– Фридрих, – коротко стриженная девушка с очень светлыми глазами нервно переводила взгляд с меня на стоявшего чуть поодаль Марко. – Фридрих, что происходит?

– О. – В голосе Касса зазвучали нотки, которых я раньше никогда не слышала; я знала каждую из его эмоций, но не помнила настолько искренней злости. – Спасибо, что напомнила, Бэрри.

Молниеносным движением он выхватил из поясной кобуры энергетический пистолет и, даже не целясь особо, пальнул по недоуменно раскрывшей рот Бэрри.

Она не успела даже вскрикнуть.

Ее грудь разорвало кровью.

Безжизненное тело тихо ударилось о землю и обмякло.

Этот глухой звук, словно хлесткая пощечина, пробудил меня от вязкого нелепого сна, в котором я находилась с момента, как челнок с семеркой приземлился передо мной.

– Что ты творишь?! – Мои руки непроизвольно сжались в кулаки: это стало понятно по боли, проснувшейся в обожженной правой, закутанной в остатки бинта.

– Раба режима, – презрительно пояснил Касс, не глядя на меня. Как будто это определение, до недавних пор не имевшее для меня никакого значения, действительно могло что-то объяснить. Как будто выплюнутые им два слова могли оправдать убийство.

– Какого хрена ты убил ее?!

Здоровой рукой я вцепилась в его ворот, чтобы развернуть к себе. Я почувствовала, как напряглось его тело, готовое дать мне отпор, как он подавил рефлексы… и это оказалось для меня очередным открытием. Мой Касс никогда не ожидал от меня подвоха, ему бы и в голову не пришло защищаться от меня…

Но это ведь не мой Касс, так?

Это был какой-то Фридрих, только что хладнокровно, без тени сомнений застреливший девушку, считавшую его своим союзником. Это был какой-то Фридрих – с семеркой на униформе и блеском убийцы в темных глазах, неожиданно темных настолько, что зрачок и радужка сливались воедино. Я не знала этого человека.

Но он по-прежнему был проницательным. Или же мое лицо слишком явно отражало ужас и отвращение к тому, что казалось какой-то насмешкой свыше, надругательством над памятью, шуткой, совершенно не смешной только для ее участников. Как бы там ни было, Касс расслабился, и не свойственная ему ненависть покинула его глаза.

– Это было необходимо, поверь мне.

– Необходимо, – эхом откликнулась я.

– Но, честно говоря, я понимаю твою растерянность. – Ловким движением Касс вернул пистолет в кобуру. – Я тоже ожидал не такой встречи.

Что ты несешь?

Я подняла взгляд, не веря, что он говорит всерьез. И наконец пришла определенность с тем, что я чувствую. Гнев. Зубы скрипнули, прежде чем я разразилась потоком слов – злых, отчаянных. Как будто этот поток мог смыть произошедшее только что на моих глазах. До сих пор происходящее на моих глазах.