Большая коалиция не могла окончательно урегулировать, крупная индустрия имела на руках в конце 1923 г. лучшие карты{246}.

С точки зрения большинства промышленников, важным преимуществом правительства Маркса, которое с 30 ноября 1923 г. управляло страной, было наличие в его составе только буржуазных министров. Однако новое правительство не обладало поддержкой парламентского большинства и поэтому должно было ориентироваться на средства чрезвычайного законодательства. Когда Маркс в первый же день своего премьерства потребовал от рейхстага принятия закона о предоставлении правительству чрезвычайных полномочий для преодоления бедственного экономического и финансового положения страны, партийное руководство СДПГ сначала ответило отказом. Так как без социал-демократов невозможно было получить большинства в две трети голосов, требуемого для принятия закона, вносящего изменения в конституцию, рейхспрезидент и правительство рассматривали возможность роспуска рейхстага и назначения новых выборов. Но из-за неопределенной ситуации в оккупированных областях этот шаг был связан с большим риском, что подвигло Эберта выступить против скорых перевыборов и вместо них рекомендовать кабинету взвесить возможность править на основании статьи 48 конституции, к которой уже прибегало ранее «усеченное» правительство Штреземана. На заседании правительства 2 декабря министр рейхсвера Гесслер даже предложил на случай, если последует роспуск рейхстага, провести новые выборы существенно позднее истечения установленного конституцией срока в 60 дней — нарушая, таким образом, основной закон государства. Высказанные в ответ возражения госсекретаря Мейснера, шефа бюро рейхспрезидента, не были принципиальными. Он не советовал торопиться заявлять в настоящий момент о «продлении срока выборов». Но если общая ситуация покажет, заявил Мейснер, что «по истечению 60 дней выборы не могут состояться, то должно последовать продление их срока на основании статьи 48».

Но что примечательно, нарушения конституции, столь хладнокровно обсуждаемого, тогда все же не случилось. Угроза применения статьи 48, о чем тотчас же стало известно общественности, послужила причиной начала интенсивной дискуссии в рядах СДПГ. Было очевидно, что процесс чрезвычайного законодательства полностью выйдет из-под контроля СДПГ. Право рейхстага упразднять чрезвычайные постановления простым большинством ничего в данном случае не давало, поскольку СДПГ не могла собрать требуемые для этого голоса. В этой ситуации ограниченный по сроку действия закон о предоставлении чрезвычайных полномочий мог расцениваться как меньшее зло. И все же не только левое крыло партии, но и ее председатель Герман Мюллер не хотели предоставлять правительству, в которое не вошли социал-демократы, чрезвычайные полномочия. Представители же правого крыла СДПГ обращали внимание на то, что если закон о предоставлении чрезвычайных полномочий не будет принят, то угрожает введение всеобщего чрезвычайного положения в соответствии со статьей 48. Кроме того, они утверждали, что заграница утратит доверие к новой немецкой валюте и не предоставит Германии кредиты, если правительство не настоит на своем. В конце концов сторонники достижения компромисса могли сослаться на уступку кабинета: правительство было готово перед принятием каждого очередного декрета заслушивать мнение постоянной комиссии рейхстага. Под воздействием этих аргументов фракция СДПГ 73 голосами против 53 приняла 4 декабря 1923 г. решение поддержать закон о предоставлении чрезвычайных полномочий.

Но на этом внутрипартийный спор отнюдь не закончился. Хотя перед заключительным голосованием фракция приняла решение о безусловном обязательном голосовании ее членов, 8 декабря 1923 г. на заседании рейхстага отсутствовали 39 депутатов левого крыла — почти все без исключения бывшие члены НСДПГ. Число уклонистов оказалось настолько большим, что возможные жесткие санкции в их отношении могли бы стать причиной раскола и партии, и фракции. Поэтому руководство социал-демократов отказалось от любых наказаний. Но воспрепятствовать голосованию левые все же не смогли. Закон о предоставлении чрезвычайных полномочий правительству был принят рейхстагом 313 голосами против 18 при одном воздержавшемся. Тем самым было достигнуто квалифицированное большинство, которое в конституции называлось достаточным для принятия законов, изменяющих конституционные положения{247}.

Закон от 8 декабря 1923 г. уполномочивал правительство «принимать меры, которые, принимая во внимание нужды народа и рейха, являются срочными и неотложными». Отклонение от материальных норм конституции не допускалось. Продолжительность действия закона ограничивалась 14 февраля 1924 г. К проблемам, которые теперь правительство могло урегулировать путем чрезвычайного законодательства, относился также спорный вопрос о продолжительности рабочего дня. 17 ноября 1923 г. закончилось действие неоднократно продлевавшихся так называемых демобилизационных декретов в отношении продолжительности рабочего дня. С этого момента повсюду, где его продолжительность не была оговорена согласно тарифу, по закону восстанавливалось положение, существовавшее до войны.

К тому времени, когда правительство Маркса приступило к исполнению своих обязанностей, уже было принято важное предварительное решение по этому вопросу. Представители союзов горняков и союза шахтовладельцев оккупированных областей под председательством рейхсминистра труда Браунса договорились 29 ноября 1923 г. в Берлине, что продолжительность рабочей смены составляет 8 часов в день, включая время спуска и подъема из шахты, что означало удлинение рабочего времени на один час. Аргументу работодателей, согласно которому иначе невозможно будет выполнить соглашение с МИКУМ[33] от 23 ноября 1923 г., наемные работники мало что могли противопоставить. 14 декабря 1923 г. профсоюзы горняков дали свое согласие на введение правил, аналогичных принятым 29 ноября, также для областей, свободных от оккупации. В тот же день Браунс, также со ссылкой на договоренности с МИКУМ, добился заключения соглашения для металлургической и сталелитейной промышленности, согласно которому разрешалось введение 12-часовых смен повсюду, где подобная «двухсменная» система уже практиковалась в довоенное время. Это означало для большинства рабочих смен, за вычетом перерывов, эффективное рабочее время продолжительностью 10 часов в будни и 9 часов в субботу, т. е. 59 часов в неделю. Если же учитывать перерывы и «готовность к работе»[34], то продолжительность рабочей недели была существенно выше и составляла 70 часов. Иначе, чем горняки, повели себя рабочие-металлисты, выступившие против увеличения рабочего дня. Но их забастовочные акции, которые продолжались до начала 1924 г., не имели ни малейшего успеха. В конце концов также и металлисты должны были принять новое удлиненное рабочее время.

Для государственной службы 14 декабря 1923 г. также стало знаменательным рубежом. В этот день кабинет Маркса принял решение об увеличении для чиновников рабочей недели с 48 до 54 часов. Неделей позднее, 21 декабря 1923 г., на основании Закона о предоставлении чрезвычайных полномочий от 8 декабря 1923 г., последовало всеобщее постановление о продолжительности рабочего времени. «Оговаривая возможность окончательного урегулирования позднее», оно определяло, что восьмичасовой рабочий день и далее должен в принципе рассматриваться как нормальный. Но это условие фактически отменялось оговоренными в постановлении исключениями. В целом ряде случаев в результате официальных предписаний или тарифных договоренностей ежедневное рабочее время могло было быть увеличено максимум на два часа. В ведущих отраслях экономики впредь был законно разрешен 10-часовой рабочий день. Тарифные соглашения, которые предусматривали менее продолжительное