Это был очень дорогой жемчужный гарнитур. Дюжина крупных брильянтов соединяла между собой нитки жемчугов. Брильянтовый фермуар, серьги и брильянтовая нить для волос – все это стоило, по меньшей мере, тридцать тысяч экю.

– Боже мой! Отец! – вскрикнула Андре.

– Ну как?

– Это слишком великолепно… Король, должно быть, ошибся. Мне будет стыдно это надеть. У меня же нет подходящих туалетов для таких дорогих камней!

– Ну, ну, ты еще пожалуйся! – насмешливо бросил Таверне.

– Отец, вы меня не понимаете… Мне очень жаль, что я не могу носить эти драгоценности, потому что они слишком хороши.

– Король, подаривший этот ларец, мадмуазель, достаточно богатый сеньор, чтобы подарить вам и платья.

– Но, отец.., эта щедрость короля…

– Вы полагаете, что я ее не заслужил? – спросил Таверне.

– Простите, отец, вы правы, – согласилась Андре, опустив голову; однако сомнения не оставляли ее. Подумав с минуту, она захлопнула ларец.

– Яне стану носить эти брильянты, – заявила она.

– Почему? – встревожился Таверне.

– Потому, отец, что у вас и у брата нет даже самого необходимого, а от этой роскоши у меня заболели глаза, как только я вспомнила о стесненных обстоятельствах, в которых вы живете.

Таверне с улыбкой пожал ей ручку.

– Об этом можешь не беспокоиться, дочь моя. Король осчастливил меня еще более, чем тебя. Мы попали в милость, дорогое дитя мое! И было бы непочтительно и неблагодарно появиться перед его величеством без украшения, которое он тебе соблаговолил преподнести.

– Хорошо, я повинуюсь, отец.

– Да, но ты должна делать это с удовольствием… Кажется, это украшение не очень тебе нравится?

– Я ничего не понимаю в брильянтах, отец.

– Могу тебе сообщить, что только жемчуг стоит пятьдесят тысяч ливров. Андре сложила руки.

– Как странно, что его величество делает мне такие подарки! Что вы на это скажете, отец?

– Я вас не понимаю, мадмуазель, – сухо сказал Таверне.

– Уверяю вас, отец, что, если я надену эти драгоценности, это вызовет толки.

– Почему? – так же сухо спросил Таверне и сурово посмотрел на дочь, опустившую глаза под его холодным взглядом.

– Мне неловко.

– Мадмуазель! Довольно странно, признайтесь, что вы чувствуете неловкость там, где я ее не вижу. Да здравствуют добродетельные девицы, угадывающие зло, как бы хорошо оно ни было скрыто, когда никто его не замечает! Да здравствует наивная и чистая девушка, способная заставить покраснеть меня, старого гренадера!

Андре смутилась и закрыла лицо руками с прелестными перламутровыми ноготками.

– Ах, брат! – прошептала она. – Почему ты так далеко?

Слышал ли Таверне ее слова? Догадался ли он благодаря уже известной читателю прозорливости? Кто знает? Однако он сейчас же изменил тон и, взяв Андре за обе руки, молвил:

– Дитя мое! Разве отец тебе не друг? Нежная улыбка проглянула и заиграла на омрачившемся было личике Андре.

– Разве я здесь не для того, чтобы тебя любить, чтобы дать тебе совет? Разве ты не гордишься тем, что помогаешь преуспеть и брату, и мне?

– Да, да, разумеется, – согласилась Андре. Барон ласково посмотрел на дочь.

– Так вот, – продолжал он, – как справедливо заметил герцог де Ришелье, ты скоро станешь королевой де Таверне… Король тебя отличил… Ее высочество – тоже, – с живостью прибавил он. – В семейном кругу августейших особ ты составишь наше будущее, осчастливив их своим присутствием… Подруга ее высочества, подруга.., короля, какой почет!.. Ты необычайно талантлива и на редкость красива. У тебя чистая душа, ты лишена зависти и честолюбия… Ах, дитя мое, какую роль ты могла бы сыграть! Помнишь девочку, которая усладила последние минуты Карла Шестого? Ее имя было освящено во Франции… Вспомни Агнессу Сорель, восстановившую честь французской короны! Все истинные французы чтят ее память… Андре, ты будешь посохом нашего славного монарха… Он будет тебя лелеять, как родную дочь, и ты станешь править Францией по праву самой красивой, отважной и преданной.

Андре широко раскрыла глаза от удивления. Не давая ей опомниться, барон продолжал:

– Ты одним своим взглядом прогонишь «века женщин, которые только позорят трон; одно твое присутствие очистит двор. Твоему великодушному влиянию знать всего королевства будет обязана возвращением добрых нравов, хорошего тона, изысканной вежливости. Дочь моя, ты можешь и должна стать путеводной звездой для всего нашего государства и венцом славы для нашей семьи.

– А что я должна для этого сделать? – спросила оглушенная Андре.

– Андре! Я тебе часто говорил, что в этом мире приходится вынуждать людей к тому, чтобы они были добродетельными, заставлять их любить добродетель. Добродетель хмурая, тоскливая, бубнящая поучения, отталкивает даже тех, кто готов был к ней приблизиться. Пусть твоя добродетель будет не лишена кокетства, даже порока. Это под силу такой умной и сильной девушке, как ты. Будь такой ослепительной, чтобы при дворе только и было разговору, что о тебе. Постарайся, чтобы королю было с тобой так приятно, чтобы он не мог без тебя обходиться. Будь очень скрытной, сдержанной со всеми, кроме короля, и ты очень скоро станешь могущественной.

– Я не совсем понимаю, что вы хотите этим сказать, – проговорила Андре.

– Разреши мне тобой руководить. Тебе ничего не придется понимать, только исполняй, что я тебе скажу, – это даже лучше для такой послушной и доброй девочки, как ты. Кстати, чтобы претворить в жизнь первый пункт, я должен наполнить твой кошелек. Возьми сто луидоров и приготовь себе туалет, достойный того уровня, на который тебя поднимает король, оказавший нам честь своим вниманием.

Таверне дал дочери сто луидоров, поцеловал ей ручку и вышел.

Он быстрыми шагами пошел по той аллее, по которой пришел, и не обратил внимания на Николь, стоявшую в роще Амуров; она была увлечена беседой с сеньором, сообщавшим ей что-то на ушко.

На следующий день после этого разговора, около четырех часов пополудни, Бальзамо в своем кабинете на улице Сен-Клод читал письмо, переданное ему Фрицем. Письмо было без подписи: он так и этак вертел его в руках.

– Мне знаком этот почерк, – говорил он, – не почерк, а каракули, некрасивый, нетвердый, и много орфографических ошибок.

Он стал перечитывать:

«Ваше сиятельство!

Лицо, обращавшееся к вам просить совета за несколько дней до падения последнего министра, а также много раньше, прибудет к Вам сегодня за новым советом. Позволят ли Ваши разнообразные занятия уделить этому лицу полчаса между четырьмя и пятью часами вечера?»