представив, как потом уже при свете дня, сверху в зелёный водяной мир проникает сачок и, прицелившись, вытаскивает одно из бессловесных существ, удаляя его из временной жизни на витрине.

Наутро отец потребовал выпустить ежа, хотя сын чуть не заплакал.

А теперь, став стариком, он сидел на втором этаже, пустом и гулком, и пил, пока не кончилась бутылка, после чего заснул быстрым и торопливым сном без сновидений.

Вернувшись в город, старик отправился к давнему другу. Сейчас он редко выбирался из дому, но это был хороший повод, горький и страшный, как болезнь. С этим человеком старик часто созванивался, но последнее время они больше говорили о чужих врачах и своих болезнях.

Был у них третий, их однокурсник. Он вносил разнообразие во встречи сальными шутками и тостами, в нём горело какое-то удивительное жизнелюбие и жадность к удовольствиям. Тогда они ещё встречались друг у друга по очереди, пили и ели что-то вредное, запрещённое теми самыми врачами. Но третий умер несколько лет назад, а оставшиеся как-то перестали видеться. Теперь голоса в телефонной трубке вполне хватало для общения.

Сперва старик озирался в квартире друга, которая теперь казалась незнакомой. В комнате царил полумрак, поэтому холостяцкий беспорядок был незаметен. Со стены на старика задорно глядела смеющаяся женщина, имя которой он давно забыл.

— Ты что делал вчера? — спросил друг, ставя на стол сковородку с непонятной жирной дрянью, посыпанной зеленью. Они сдвинули рюмки, причём хозяин перед этим проглотил какую-то таблетку.

— Ездил на дачу. Пусто там, кому всё это нужно теперь?

— Раньше, что ль, было нужно?

— И то верно.

— У тебя адаптация. Вы жили порознь, поэтому ты легче всё это переживаешь. Другие — куда хуже.

Старик про себя подумал, что это не так. Он помнил, что как-то зимой сын снял шапку, а голова у него стала кубической от этой прямоугольной шапки. Мальчик смотрел на него, хлопал глазами, и не мог понять, отчего отец улыбается. А старик чувствовал, как сентиментальность бродит в нём, как брага, и мгновенно выжимает слёзы. «Нет, — подумал он, — Частота встреч ничего не решает, наоборот. Выдуманная любовь всегда крепче обычной». А друг, между тем, продолжал:

— Я тебе ведь рассказывал, что у моей бывшей оба сына получили повестки. Так вот она теперь ходит в Родительское общество. На своих заседаниях они показывают друг другу фотографии детей и читают их школьные сочинения. Такие посиделки на кладбище. Мертвечина, прям хоть ложкой ешь.

Старик вспомнил свою соседку. Её дочь получила повестку, и пропала через три дня. Ещё через неделю женщина убрала квартиру, разложила все вещи по коробкам и вымыла окна. Последнее окно она не стала закрывать, встала на подоконник и вылетела прочь — не вверх, а вниз. Он вспомнил эту историю, но не стал рассказывать её вслух.

— Как ты думаешь, зачем это нужно?

Друг пожал плечами:

— А зачем всё? Два года все ломали головы, пока не привыкли. Мне-то хорошо. У меня никогда не было детей.

— По-моему, исчезновение слишком похоже на смерть. Ну, чем это отличается от смерти?

— Да что мы знаем о смерти? Религиозным людям лучше. Они считают, что так забирают в рай, без разбора на лучших и худших. Для них смерть всегда была спасением, пробуждением к настоящей жизни. А жизнь тут — просто тренировкой. Ты же знаешь, дети звонят родителям оттуда, только непонятно зачем.

Старик преломил кусок хлеба пополам, повертел в руках, а потом положил оба обломка перед собой на скатерть.

— В книжках нашего детства всегда спасали детей. Помнишь, последний звездолёт увозил детей, герой, отстреливаясь, прикрывал убегающих детей, место в шлюпке всегда уступали женщинам и детям, а в рвущегося на их место хлыща стреляли из револьвера? Представь, что это спасение с тонущего корабля, эвакуация. Нет, у многих сейчас разочарование, что они оказались людьми второго сорта: их не возьмут никуда и никогда. Этих — взяли, а их не возьмут, будто не пригласили на праздник. А ещё непонятно, кому лучше: нам или им — там. Помнишь эту… Ну вот ту… Она ещё была с твоим братом, а потом и со всеми, даже я отметился… Они после повестки караулили дочь, которая сама боялась с ними расстаться, так разве в туалет с ней не ходили. В туалете она и исчезла. Мы столкнулись с неодолимой силой. Что нам делать? Устраивать вооружённое восстание? Против кого?

— Не знаю. Разве просто жить?

— Нам кажется, что человек живёт ради чего-то. На самом деле он живёт ради детей. Некоторые считают детьми своих учеников. Кто-то решает, что его поклонники — это дети. Знаешь, мне кажется, что гедонизм тут спасает. То есть любовь к простым радостям — еде, сексу, не знаю уж там чему. Марафонцам тоже хорошо, спорт — это ведь как наркотик. Кстати, ты ходишь на службу?

— Хожу — всё туда же. Служба точного времени.

— Вас ещё не разогнали?

— Всегда нужен оператор, даже если кажется, что человеку делать нечего. Всегда. У машин не хватает страха — страха ошибиться.

Этим же вечером сын позвонил ему по видео. Старик как раз мыл посуду, и чашка выскользнула, громко стукнувшись обо что-то, плававшее под слоем пены в раковине. Будто живое существо вырвалось из рук ловца. «Интересно, — успел подумать старик, — разбилась или нет». Сын сидел в каком-то коридоре, вокруг было пусто. Он сказал, что любит отца, помнит, всё нормально, но сейчас нет времени говорить. Он перезвонит.

Собирая осколки чашки в раковине, старик понял, что это будет последний разговор. Моления о чаше не вышло. Сперва ему подумалось, что теперь нужно сидеть дома и ждать, но утром он всё также проснулся в шесть, а в восемь был в Институте Метрологии. Время текло сквозь него, и он сам показался себе машиной. Вернувшись домой, он проверил входящие — звонка не было. После этого дни тянулись за днями, и старик говорил себе, даже если он увидит поутру на трамвайной остановке четырёх всадников, несущихся в небе, нужно добраться до института и сесть на рабочее место.

Сотрудников осталось мало, но дело спасала автоматизация. Часы по всей земле заводились, индикатор камеры эталона мерцал зелёным светом, стучал метроном, но синхронизация совершалась благодаря им, нескольким спокойным людям, сидевшим в разных концах земли. Когда появится фигура с крыльями и поднесёт к губам трубу, то будет известно, когда точно это случилось.

Наконец, это было жарким летним вечером, в его доме заверещал динамик. Старик нажал клавишу, и сын появился на экране.

Он