как в сельской местности массовые реакции отражали более древнюю и глубокую крестьянскую революционную традицию. Когда сельские волнения не были вызваны нехваткой продовольствия, они возникали на почве традиционной вражды, как в Саурате (Арьеж), где в 1834 г. "сотни" деревенских детей, вооруженных деревянным оружием, устроили столкновение на лужайке; или на почве беспокойства и гнева из-за нарушения традиционных прав на леса, что наиболее ярко проявилось в Провансе и Пиренеях; или иногда под влиянием близлежащего города. Но в конечном итоге, как говорится в отчете о продовольственных беспорядках, вспыхнувших зимой 1847 г. в окрестностях Беллака, "это была война тех, у кого ничего нет, против тех, кто владеет". Не политика, а нужда создавала проблемы. И когда возникли проблемы, общины "действовали как единое целое", как они всегда делали и как они будут делать и впредь, голосуя блоком как за правительство, так и за оппозицию, традиционная солидарность выражалась даже в электоральных терминах.

Традиционные идеи тоже. Идеологический арсенал крестьянина, как и его лексикон, оставался анахронизмом. В 1848 г. идея республики казалась трудноприемлемой не только в Бретани, но и в Лимузене, и на юго-западе страны. "Если нет короля, то нет и правительства", - говорили крестьяне сборщику налогов в Ажене в Крезе. Когда будет назначен новый король, спрашивали в Жиронде. "Ле Дюк Роллин (Ледру-Роллен), который управлял страной, не был королем". Что касается Ламар-тина, то кто была эта женщина Мартина? (Qu'és aquette Martine?) Смена правительства мало что значила на этом уровне, а другая система правления мало чем отличалась от той, что была в глазах крестьян. Дюшателье обнаружил, что для бретонских крестьян в 1863 г. император и король были одним и тем же; а короткая Вторая республика была связана со смутными воспоминаниями о 1793 г., но была персонифицирована, в результате чего многие заметили, что "к сегодняшнему дню дама должна быть уже довольно старой"".

Только ли это небылицы? Склонен сомневаться в этом, тем более что для сменяющих друг друга режимов, сменяющих друг друга правительств мало что значило. Но воспоминания и ассоциации идей кое-что значили. Опасения по поводу того, что Древний режим может быть восстановлен, сохранялись очень и очень долго. Во многих случаях они поддерживались местными или семейными традициями: во время революции кто-то процветал или страдал, иногда по чистой случайности. Но были и более общие народные воспоминания. В течение десятилетия после 1848 г. пропаганда "красной" партии Горы обличала ее врагов как белых. В 1858 г. префект ДРДМ объяснял, что красные все еще находили поддержку в народе, когда называли "партию порядка" "дворянами, роялистами, представителями реакции 1815 г.", которая оставила после себя плохие воспоминания".

 

"На выборах 1849 г. "красные" демократы-социалисты особенно преуспели в бедных и отдаленных сельских районах, где их большинство было зачастую выше, чем в районах проживания рабочего класса. В Коррезе и Верхней Вьене 39 из 56 сельских кантонов дали им абсолютное большинство, а в 17 из них они получили 70-80% голосов" (Jacques Bouillon, "Les Démocrates socialistes", p. 88). Такое единодушие можно объяснить только архаичным подходом к политическому действию. О выборах 1857 года см. также Alain Corbin, "Limousins migrants", p. 1269.

 

Во многих деревнях помнили мелкие местные тирании, которые часто увеличивались и разрастались: законы о дичи, запрещавшие свободную охоту и рыбалку; запреты на организацию танцев без разрешения лорда; мо-нополия сквайра на продажу вина или содержание голубятни. Введение разрешения на охоту в 1844 г. было непопулярно не только потому, что нанесло удар по крестьянству со стороны джентльменов, но и потому, что наводило на мысль о том, что свободы и привилегии, достигнутые в течение жизни, могут быть легко утрачены вновь.* Особенно это касалось десятины и корветной службы, которые наверняка были в памяти крестьян. В 1848 г. некоторые опрометчивые легитимисты (в Лот-и-Гаронне) заявили, что в скором времени десятина и феодальная рента будут восстановлены. В мае 1849 г. крестьяне Дордони массово проголосовали за "республиканских социалистов", так как (по словам генерального прокурора Бордо) опасались, что "старые дворяне и буржуа восстановят десятину и корве".

В Перигоре, Маконне, Морване и других местах дворяне оставили о себе плохие воспоминания. В народных преданиях они представали жестокими, кровожадными и алчными: готовыми ради забавы сбить с крыши каменщика или замучить арендатора, отказавшего ему в дочери; лицемерно утверждающими, что хорошо относятся к своим подданным, и пораженными за лжесвидетельство Божьим гневом; превращающимися в хищных зверей, похожих на них, волков, диких собак или других ночных странников. В крестьянском языке также сохранился образ механтов Чдтидов и их зэу-з-убьетов (злых замков и их подземелий), не забыты и баттеры Кюрней, которые всю ночь били в рвы и пруды, чтобы лягушки не квакали. А там, где местные железистые пески имели красный оттенок, крестьяне вплоть до ХХ века настаивали на том, что замки (и церкви) строились из mortier de sang - раствора, замешанного на крови принесенных в жертву жертв. В Перигоре горечь затянулась: старые песни 1793 г., в которых крестьяне выражали недовольство богатыми фермерами и месье, возродились в 1848 г. и продолжали звучать в 1909 г.; в 1830 г. были разграблены замки; в 1848 г. местное дворянство готовилось защищать свои залы; в 1849 г. распространился слух, что умеренный кандидат на выборах весной того года запасся 100 и более ярмами.

 

О том, как долго продолжалась эта ненависть и подозрительность, свидетельствует успех романа Эжена Леруа "Жак ле Кро", опубликованного в последнем году века. Жак - наследник старой революционной традиции. Накануне революции 1830 года он мстит своему злобному местному барону, мстит не только за свои обиды, но и за обиды, нанесенные его отцу и его роду. Под его руководством крестьяне поджигают замок угнетателя и, что еще важнее, отстаивают свое право на землю, ту самую землю, о которой гасконский поэт Жасмин воспел, что "только из нее может исходить бальзам, который положит конец чуме страданий". Четыре акра и корова, если можно так выразиться, были едва ли вдохновением для современной политики.

И в этом как раз все дело. Ведь вплоть до 1870-х гг. страх перед реставрацией старого режима и его кабалы витал в умах многих крестьян. В 1871 г. республиканская газета в Жерсе вела кампанию против монархистов, утверждая, что они восстановят десятину. В 1873 г. генерал-командор в Бордо сообщил об облегчении в сельской местности, когда граф Шамбор исключил возможность королевской реставрации, поскольку "правильно или нет, но они считали, что десятина и принудительный труд будут восстановлены". В том же