Я, как только услышал про это вчера, попросил Путкамера выяснить, разошлись ли широко эти новости. Если бы их уже не сообщили по радио, я бы тут же приостановил это.

Что особенно больно, так это то, что один бесхарактерный слабак перечеркнул героизм стольких солдат, – и я скажу вам, как поведет себя теперь этот человек. Подумайте! Он прибывает в Москву, и представьте себе эту западню, в которой он оказывается! Он подпишет все, что угодно. Он сделает признания, составит воззвания. Вот увидите. Теперь они продемонстрируют свою бесхарактерность до конца. Правильно говорится: один дурной поступок влечет за собой другой.

Энгель. Тут такой момент: завтра майор фон Зицевиц собирается говорить с нашей и иностранной прессой по поводу Сталинграда. Отменить?

Гитлер. Нет.

Энгель. Я спросил просто потому, что там конечно же возникнут вопросы; и среди прочих вопрос… Лучше всего изложить все в самых общих чертах.

Гитлер. Наверняка ведь не знаешь, известно ли человеку что-нибудь; напрямую из него это не вытащишь. Но для солдата самое важное – характер, и если мы не сможем сообщить это, если все, что мы можем, – это воспитывать интеллектуальных и умственных акробатов и атлетов, то никогда не получим расу, способную выдержать тяжелые удары судьбы. Вот что бесспорно.

Цейцлер. Да, в Генеральном штабе тоже. Я тут впервые вручил знаки различия Генерального штаба офицеру связи, не прошедшему специального обучения, потому что он блестяще справился со штабной работой по организации выхода из боя своей дивизии. Не важно, прошел он восьмимесячный курс подготовки или нет. Я действовал незамедлительно. Сразу же направил приказ: «С сегодняшнего дня вы офицер Генерального штаба».

Гитлер. Да, надо отбирать смелых, бесстрашных людей, готовых жертвовать своей жизнью, как каждый солдат. Что такое жизнь?.. нация; отдельная личность в любом случае должна умереть. Нация – она переживет отдельную личность.

Но как можно страшиться той секунды, которая делает человека свободным от земных страданий, если один лишь долг держит его в этой юдоли слез! Ладно, хватит!.. Они объявили, что взяли в плен Паулюса. Я хочу, чтобы было установлено различие между пленными и пропавшими без вести. Когда противник совершает прорыв и проникает туда без боя, понятно, что их взяли в плен. Остальные должны числиться без вести пропавшими.

Не знаю, как быть с Паулюсом. Надо дать знать командующему в северном котле, что он должен удержаться там во что бы то ни стало. Этот котел надо держать до последнего солдата…

Цейцлер. Значит, вы согласны, что мне следует направить им послание в таком духе?

Гитлер. Да! Я думаю все о том же: румынский генерал Ласкар был убит вместе со своим солдатом. Я рад, что наградил его Крестом с дубовыми листьями. Как странно все происходит! Я, когда узнал об этом вчера вечером, примерно в 10.30, – я рано лег, – тут же связался с Путкамером, чтобы выяснить, пошло ли уже это радиосообщение в эфир. Потом русские объявили: маршал Паулюс захвачен вместе со своим штабом. Весь штаб сдался. Теперь русские будут…

Цейцлер. Я именно этого и боялся! Думал, затеют они какую-нибудь омерзительную игру с телом Паулюса, а теперь все даже еще хуже.

Гитлер. Он в любую минуту может заговорить по радио – вот увидите. Зейдлиц и Шмидт выступят. Их запрут в этой крысоловке и через два дня доведут до такого состояния, что они сразу заговорят. И эта красивая женщина, действительно очень красивая женщина, которую оскорбили несколько слов. Она сразу говорит – всего лишь пустяк: «Итак, я могу идти; я не нужна». Муж отвечает: «Значит, уходи!» И женщина уходит, пишет прощальное письмо и стреляется…

Сообщение о том, что они ранены, пришло до отъезда Янеке или после?

Цейцлер. Я проверю. Позвоню Янеке. Он должен был знать, если это было до его отъезда.

Гитлер. Мы должны это выяснить. Потом мы должны дать понять, что личный состав сражался до последнего солдата, а в плен их взяли только тогда, когда они были тяжело ранены, оказались перед лицом превосходящих сил противника и были им смяты.

Цейцлер. Наверняка большая часть личного состава именно так и действовала.

Гитлер. Мы должны сказать, что это не была капитуляция, что их подавили.

Цейцлер. Можем вставить это в сводку. Русские представят все иначе. Давайте первыми дадим наше изложение событий в мировой прессе.

Гитлер. Скажите, что они месяцами не получали продовольствия и что русским по силам было одолеть многих из них.

Цейцлер. Думаю, лучше всего держаться такой линии…

Что касается коммюнике русских, то надо проверить, нет ли в нем ошибок. Ибо одна-единственная ошибка – например, упоминание генерала, который не мог там находиться, – доказала бы, что все обнародованные имена они взяли из списка людей, которых могли захватить в плен где угодно.

Гитлер. Они говорят, что взяли Паулюса, а также Шмидта и Зейдлица.

Йодль. Насчет Зейдлица не знаю. Не совсем ясно, не находился ли он в северном котле. Выясним это по радиосвязи. Во всяком случае, кто у нас из генералов в северном котле?

Гитлер. Он точно был с Паулюсом. Одно скажу вам: не могу понять, как такой человек, как Паулюс, не предпочел смерть. Героизм многих десятков тысяч солдат, офицеров и генералов перечеркнут человеком, у которого не хватило характера, когда настал его час, сделать то, на что способно слабое женское существо.

Йодль. Я все-таки пока не уверен, что это действительно так.

Гитлер. Жил один мужчина с женой. Недавно этот мужчина умер мучительной смертью. Потом я получил от его жены письмо; она просила меня позаботиться об их детях. Писала, что, несмотря на детей, жить дальше не может. И застрелилась. Вот на что способна женщина; у нее хватило сил, а у солдат нет! Вот увидите: через неделю и Зейдлиц, и Шмидт, и Паулюс тоже – все выступят по радио.

Йодль. Я в этом не уверен.

Гитлер. Их привезут на Лубянку, и там эти крысы их подкупят. Как можно быть такими трусами? Не понимаю.

Йодль. Все-таки я не уверен.

Гитлер. А я, к сожалению, уверен. Знаете, я уже не верю в эту историю, что Паулюс ранен. Не похоже, что так. Они должны считать, что они… Что нам делать?

Лично меня больше всего убивает то, что я поспешил присвоить ему звание фельдмаршала. Хотелось исполнить его заветное желание. Это последний фельдмаршал, получивший такое звание в эту войну. Нечего считать цыплят, пока они не вылупились.

Я все-таки этого не понимаю. Когда человек видит, как гибнет столько солдат, – я действительно должен сказать: как легко нашим… он не мог не подумать об этом. Глупо так поступать. Стольким солдатам приходится умирать, а потом приходит вот такой человек и в последний момент пятнает позором героизм многих. Он мог покинуть эту юдоль слез и уйти в вечность, и народ обессмертил бы его имя, а он предпочел отправиться в Москву. Как он вообще мог думать о такой альтернативе. Это сумасшествие.