— Герр следователь, я не знаю, я же подводник, а не эсэсовец из охраны! Но слышал, что вроде бы да, и с ними обращались прилично, не то что с югославами, которые кажется, были там до них. Наша U-1506 пришла в Нарвик в августе, когда никаких пленных там не было. Я об этом знаю, потому что слышал, они строили и нашу базу, в самом начале. Но после их увезли, вроде бы на бергенский участок, а к нам прислали восточных рабочих, чтобы они завершили. Тупые, ленивые, вороватые скоты — работали так, что это было хуже любого саботажа.

— Вы нацист? Сторонник теории "высшей расы"?

— Нет, герр следователь! Это были не ваши, не русские — сейчас словами "восточные рабочие" в Рейхе называют не славян, а турок! Газеты и радио говорили, что Исмет-паша уступил нам их два миллиона. А работают они откровенно плохо, и по общему убеждению, годятся лишь в каменоломни — но если в Германии уже не хватает людей… Приходится рассчитывать на пленных и принудительно мобилизованных.

— Есть ли у вас претензии по вашему содержанию в плену?

— Претензий нет, герр следователь. Если не считать однообразной кормежки: исключительно рыба и сухари.

— У вас есть еще что-то сказать?

— Герр следователь, можно вопрос? Когда мы сдавали U-1506 русскому перегоночному экипажу, нам было обещано, что все добросовестно сотрудничавшие после войны могут продолжить службу во флоте уже коммунистической Германии, с сохранением званий. Срок выслуги в чине будет считаться от дня вступления в "свободную Германию", или также с сохранением существующего, со дня получения теперешнего чина?

Еще один протокол допроса

— Ваше имя, звание, должность?

— Генрих Зоер, оберштурмфюрер СА. Кригс-комиссар субмарины U-1506.

— Расскажите об обстоятельствах вашего попадания в плен.

— Герр следователь, я спал.

— Вами был получен приказ из штаба флотилии, подготовить лодку к походу в кратчайший срок. На тот момент вы были не только единственным из офицеров, находящихся на борту, но и вообще, старшим из командного состава, с чрезвычайно широкими полномочиями. Теоретически, вы могли пристрелить на месте любого из экипажа, включая командира лодки, если бы сочли их действия "изменническими" — для чего вам единственному на борту было не только дозволено, но и прямо предписано постоянно носить личное оружие. И вы ничего не сделали, чтобы приказ был выполнен наилучшим и скорейшим образом?

— Герр следователь, а что я мог сделать? Если у вас флотский чин, то вы должны знать, как ведут себя подводники на берегу! Ваше наступление началось, когда экипаж уже успел не только разбежаться по всяким злачным местам, но и привести себя в самое непотребное состояние.

— Вы, однако, были абсолютно трезвы. Отчего не препятствовали?

— Герр следователь, у меня больная печень… И бесполезно было мешать, если эти уже получили дозволение свыше. Четырнадцать потопленных транспортов и Рыцарский Крест командиру — это событие, которое должно быть вознаграждено! И к тому же положение пока казалось не настолько серьезным…

— Что вы имеете в виду?

— Слышал от знакомого в штабе, что нашу лодку предназначали к экстренной эвакуации кого-то важного, возможно даже самого адмирала со штабом. И когда стало ясно, что положение очень опасно, и Нарвик может пасть, тогда лишь был отдан приказ, немедленно подготовить U-1506 к походу. И фельджандармерия вместе с гестапо занялись поиском членов команды. Но состояние как самого командира, корветтен-капитана Штреля, так и всех офицеров, было таким, что их поместили в госпиталь для экстренного протрезвления. И врачи авторитетно заверяли, что раньше чем через полсуток, их не поднять. Часть экипажа жандармы свезли на базу, они валялись на брезенте как трупы, хоть стреляй, толку никакого. В то же время лодка была полностью снаряжена, усилиями персонала базы, торпеды загружены, топливо принято. Затем, как раз вечером, пришел приказ, снять на сооружение укреплений у Ромбака строительный батальон восточных рабочих, и временно мобилизовать в строй большую часть персонала базы, так как русские вот-вот прорвутся. Я не знал, что мне делать, тоже напился бы, если не моя печень! Не придумал ничего лучшего, как пойти спать. В лодку — на случай, если будет посыльный из штаба. Чтобы показать, что я при деле.

— Как вас взяли в плен?

— Грубо сдернули с койки, уложили лицом в палубу, скрутили руки. Я сначала даже не понял, думал, что это гестапо, пытался возражать, но меня потащили наверх. И лишь на причале я понял, что попал в плен к русским. А когда они узнали мою должность, то я мысленно простился с жизнью.

— Однако же, вас не расстреляли? Почему?

— Герр следователь, на моей должности приходится быть психологом. Я видел, что тот русский, кто был у них командиром, очень хочет меня пристрелить — но сделать это так, чтобы произвести впечатление на других. Стандартный прием обработки пленных — выбрать самого несговорчивого, и показательно убить его у всех на глазах, желательно самым жестоким способом, чтобы все узнали, что бывает за нелояльность! Но так вышло, что в этой роли оказался бедный Вальде. А затем тот же самый русский подошел ко мне и приказал обратиться к экипажу. Он говорил не сам, а через переводчика, но это было еще страшнее — он смотрел на меня как на насекомое, которое можно раздавить одним пальцем, не как на человека! И стоял рядом — явно ожидая, что я буду призывать к неповиновению, тогда он меня, у всех на виду… А мне очень хотелось жить. И я не видел смысла поступить иначе, как всякий разумный человек — ведь если меня убьют, другой сделает то, от чего я отказался? И я говорил, стараясь быть очень убедительным — что нам надо спасти себя, ради будущей Германии! Мне показалось, что тот страшный русский был разочарован, что не нашел повода меня убить. Но все равно после приказал одному из своих, отведи его в сторону, и… Тут русский, который переводил, посмотрел на мои записи, вот эти, которые лежат у вас на столе, и что-то сказал тому, старшему.

— Зачем вы вообще делали эти записи?

— Герр следователь, как истинный немец я считал, что всякое дело надо делать предельно добросовестно! Как я могу понять, какие действия экипажа изменнические, если ничего не понимаю в морском деле? А я всегда мечтал быть моряком, вот только слабое здоровье… Я служил по линии СА в Висмаре, и когда пришел приказ, выделить людей на фронт, руководство выделило меня. И я записывал в тетради все, имеющее отношение к делу — устройство субмарины, организация службы, обычные действия экипажа в различных ситуациях. Русские взглянули, и сказали, гут! Сохраним тебе жизнь, если нам поможешь, проследишь, так ли все будет, как в обычном походе? А если миссия не удастся, я умру первым, "и очень погано". Впрочем, добавил русский, вода сейчас холодная, и если просто бросить туда человека, и он не утонет сразу, то будет умирать мучительно, как в жидком огне. А я даже не умею плавать!

— Дальше!

— Русский поинтересовался, стоял ли я на мостике. Когда все было погружено, и моторы работали, мы выходили задним ходом. Прилив стал нам заносить корму вправо, угрожая навалить на угол дока. Но хорошо, что в моих записях было уже, в прошлый выход та же ситуация, команда моторы на полный, руль влево. И мы хорошо вышли, нас сразу развернуло носом вправо, на нужный курс. Теперь руль прямо, моторы вперед. И русский усмехнулся, и сказал, а теперь как выйти вправо под берег, и вдоль него? Они тоже не были опытными моряками, несколько раз перекладывали руль, смотря как лодка управляется, насколько быстро меняет курс на разном ходу. А когда мы проходили мимо Фрагернеса, то я наверное, больше всех боялся, что нас заметят, ведь русские были абсолютно спокойны, в худшем случае, они лишались лишь добычи, а я — жизни!