— Но это же фотография, Виктор, — говорит Феликс. — И на ней есть ты.

— Да, это я, — говорю я. — Но кто эти люди, Феликс? — Чтобы он меня лучше понял, я тыкаю пальцем в фотографию. — Что же это такое происходит? Что за чертовщина?

— Молодость, молодость! — вздыхает он.

— При чем здесь молодость, Феликс? При чем?— спрашиваю я, оглядываясь по сторонам. — На этой чертовой посудине нет ни одного человека моложе шестидесяти.

Феликс делает бармену знак налить еще один бокал.

— Феликс, — говорю я тихо. — Мне страшно.

— Я вижу, но почему?

— Причин хватает, — шепчу я.

— Жизнь нельзя прожить без проблем.

— Знаю, знаю, нет радости без горя и все такое — черт побери, Феликс, заткнись на хрен и посмотри наконец на это гребаное фото!

Поднеся фотографию к носу, Феликс слегка оживляется, а в баре дымно и темно, и пианист продолжает исполнять заунывную версию «Все, что угодно», в то время как толпа статистов, изображающих наклюкавшихся бабулек, крупье и персонал заведения восторженно слушают, а я сосредотачиваюсь на тишине, окутывающей эту музыку и обратить на себя внимание бармена.

— Это фальсификация, — говорит Феликс, прочищая горло.

— Откуда ты знаешь?

— Ты должен был бы видеть лицо вот этой девушки. Он показывает на Марину.

— Да, но я думал, что она повернулась, когда сработала вспышка.

— Нет, — говорит Феликс. — Она не повернулась.

— Откуда ты знаешь?

— Это видно по положению ее шеи. Смотри — Феликс проводит кончиком пальца по горлу Марины. — Исходя из положения ее шеи видно, что она смотрела в камеру. Чье-то другое лицо было — как это говорится? — напечатано двойной экспозицией поверх лица этой девушки.

Феликс замолкает, затем переводит взгляд на Уоллисов.

— Полагаю, что нечто подобное было проделано и с этой парой, — говорит он, наморщив лоб. — Причем работа довольно грубая.

Вздохнув, он кладет фотографию обратно на стойку:

— Впрочем, кто знает? Может, ты был просто очень пьян, захотел со всеми подружиться и сел не за тот столик?

Я мотаю головой.

— Я никогда не сидел вместе с этими людьми, — говорю я. — Посмотри, какая прическа у этой женщины.

Я заказываю бармену водку «Absolut» с клюквенным соком («И обязательно добавить лайма!» — подчеркиваю я.), и когда он мне ее приносит, я опрокидываю бокал залпом, но желанное расслабление так и не приходит.

— Может, мне просто потрахаться нужно, — вздыхаю я.

Феликс принимается хихикать.

— Потрахаться-то тебе придется, — хихикает он. — Еще как придется.

— Умоляю тебя, перестань хихикать, Феликс.

— Ты что, не читал новый сценарий, — спрашивает он.

— По-моему, в сценарий постоянно вносят изменения, Феликс, — говорю я. — А я на это вовсе не подписывался.

— Похоже, что ты совершенно не привык к разочарованиям, Виктор. Я угадал?

— Похоже, что-то случилось с этой девушкой, — говорю я уныло. — Ну, с Мариной.

— Ты думаешь, что вышла ошибка? — спрашивает Феликс, отпивая большой глоток бренди и ставя бокал в ряд с пустыми бокалами. — Случается, что люди просто слишком много знают.

— Мне показалось… мне показалось, что там — Боже мой! — произошел какой-то несчастный случай, и…

У меня перехватывает голос.

Я смотрю на пианиста, на статистов, сидящих за столами и на скамейках и задумчиво кивающих в такт музыке.

— И потом никто не снимал трубку — о Боже мой!

— Тебе следует сменить образ жизни на более гармоничный и плодотворный.

— Я на обложке журнала «Youth Quake»! — восклицаю я. — Ради всего святого, о чем ты таком болтаешь?

— Может быть, одно с другим все же никак не связано?

— Хорошо, тогда скажи мне, что я упрямый осел, — настаиваю я. — Скажи мне, что это не «показатель успеха». Феликс, не бойся, я все пойму и прощу!

— Я знаю, знаю, — говорит Феликс участливым тоном, затягиваясь сигаретой. — Невыносимая ситуация, верно?

Наконец я спрашиваю:

— Кстати, а как насчет Палакона? Каким боком он относится ко всему этому?

— Кто такой Палакон? — спрашивает Феликс.

— Палакон, — вздыхаю я, — это тот парень, который посадил меня на эту чертову посудину.

Феликс замирает, затем гасит сигарету в пепельнице и говорит:

— Не знаю я никакого Палакона.

Делая знак бармену, чтобы тот принес еще выпить, я недовольно бурчу:

— Что?

— Палакона нет в сценарии, Виктор, — отчетливо повторяет Феликс.

Пауза.

— Ни фига себе! Погоди-ка, постой. — Я поднимаю руку. — Ау? С тобой все в порядке, зайка?

— Нет, нет, со мной все в порядке, — говорит Феликс. — И прошу тебя, Виктор, не называй меня «зайкой».

— Нет, постой, Феликс, — продолжаю я. — Я говорю о парне, которого я встретил в «Fashion Cafй». Такой типичный еврокретин — он-то меня и пристроил в эту плавучую богадельню. Ну вспомни — Палакон.

Но на Феликса это не производит никакого впечатления. Я таращусь на него, совершенно ошарашенный.

— Я встретился с ним после того, как за мной устроили погоню, — начинаю объяснять я. — В «Fashion Cafй», когда я убежал от черного джипа. Ф. Фред Палакон?

Феликс поворачивается ко мне, он скорее обеспокоен, чем удивлен, и наконец он изрекает:

— Мы не снимали никаких погонь, Виктор.

А затем, после долгого молчания:

— И в «Fashion Cafй» мы тоже не снимали ни одной сцены.

Я снова перевожу взгляд на фотографию и чувствую, что у меня внутри что-то словно обрывается.

— В режиссерском сценарии нет никакого Палакона, — бормочет Феликс, тоже уставившись на фотографию. — Первый раз слышу это имя.

Я начинаю задыхаться, бармен ставит передо мной выпивку, но у меня к горлу подступает изжога, так что я передвигаю бокал поближе к Феликсу.

— Думаю, что именно на этом кадре логичнее всего закончить последний эпизод, — говорит Феликс и исчезает.

На палубе сыро, небо необычно темное, почти черное, тучи раздуваются и лохматятся, словно чудовища, а чтобы мы не забыли обратить на них внимание, время от времени громыхает гром, и за всей этой тьмой, за этим недобрым небосклоном нас ждет земля. На палубе я закуриваю, камера снимает меня со всех сторон, мне удалось раздобыть немного ксанакса, поэтому меня совсем не тошнит, тика у меня тоже нет, на ушах у меня наушники от плеера, в которых, просачиваясь на саундтрек, жужжит песня Dave Matthews Band «Crash Into Me». Я сажусь на скамейку, на мне темные очки, но, несмотря на это, я отчаянно моргаю, а в руках у меня новый журнал, затеянный Гэйл Лав, который так и называется — «Новый журнал», и я сижу на скамейке, пока мне хватает сил. Я мысленно представляю, как Марина падает за борт в черную воду, опускается на далекое песчаное дно, исчезает бесследно, и тут же ее призрак шаловливо проносится по задворкам моей памяти, дразнит меня, а может быть, она и сама спрыгнула за борт, зная, что в противном случае ее ждет нечто гораздо худшее. Шляпка, которую Лорен Хайнд дала мне в Нью-Йорке и которую Палакон попросил меня взять с собой, бесследно исчезла, хотя я перевернул вверх дном всю мою каюту, пытаясь отыскать ее, и пусть на первый взгляд, это совсем небольшая проблема, чутье мне подсказывает, что на самом деле это очень серьезно. Режиссер уже не раз объяснял мне, что то, чего я совсем не понимаю, и есть самое важное.