— Да давно уже, — отвечал директор, складывая пальцы в мудры и пристально вглядываясь в красно-зелено-синюю мандалу коврика на стене пред собою.

Жители домов, примыкающих к Г-нской улице, давно уже не удивлялись кавалькадам пожарных машин или одиночным красным кибиткам, с воем прилетавшим в район их. Возможно, сей рой мистическим образом притягивала некогда расквартированная на Шпалерной пожарная часть; впрочем, еще с девятнадцатого века пожарная часть переместилась на середину С-ской, то бишь Ч-ского, и даже обзавелась элегантной миниатюрной пожарной каланчою, напоминавшей маяк, подобные каланчи и сейчас украшают главный проспект Васильевского, Московский проспект и Конторскую улицу у набережной Охты. С другой стороны, не один век все знали: огонь — стихия Москвы, тогда как Петербургу присуща вода, он с момента основания пребывал в некотором роде в эре Водолея, а вот поди ж ты, словно эхо Москвы гуляло между Летним дворцом царя-плотника и Большим домом.

В самом долгом, двухзаходном (второй решающий заход освещал огнем своим целую зимнюю ночь) пожаре сгорел Дом писателей на тогдашней улице Воинова, ныне снова ставшей Шпалерной, так называемый Дом Шереметева, хотя Шереметев (имевший по иронии судьбы прямое отношение к давешней пожарной части того же околотка), был всего лишь последний хозяин особняка.

Разные слухи ходили о том пожаре.

Говорили о поджоге, болтали, мол, глаз положил некий вылезший из подполья тать-миллионер на особнячок, да не рассчитал, сила огня превысила его намерения и планы, опять-таки из-за безвестного жулика девятнадцатого столетия, как выяснилось, использовавшего в качестве межэтажного теплоизоляционного слоя наиболее дешевый из существовавших камышовый утеплитель; и, высушенный временем и тщанием городских отопителей, камыш полыхнул, подобно пороху. Говорили о скандальном литературном вечере, когда и без того смолившие цигарки свои в залах, кулуарах, на лестничных площадках писатели (стряхивавшие, кстати сказать, пепел, швырявшие охнарики-хабарики в огромные фарфоровые напольные вазы графских времен, китайские, бело-голубые, откуда ж китайские, поправил бы мало-мальски грамотный антиквар, типичная шинуазри, chinoiserie, подделка, серия, вон она, средневековая Поднебесная, в соседнем переулке), укурившись до помрачения, до сиреневого тумана, совали окурки куда ни попадя, в электрощит, например, что и запалило бикфордов шнур неслучайной цепи случайностей. Болтали еще об одной вечеринке, сдали помещение некоему музыкальному, скажем так, коллективу сбродного молебна, и не то что децибел особняк не выдержал, а от перебора электроинструментов, усилителей, узвучителей, микрофонов иже с ними, ни вольтметра, ни напряжометра никто не включал, заискрил старый электрощит, да так, что плита его расплавилась, якобы ее потом дознаватели в необъяснимом виде нашли, словно маханул по ней гиперболоидом пребывавший в числе фанатов музона мифический самоучка инженер Г.

Ходили параллельные байки о чьей-то припрятанной на чердаке антикварной потаенной коллекции, о многочисленных лестницах, по коим незамеченным мог проникнуть в несчастный дом помешанный огнепоклонник-пироман, шепча: «Fire, fire…»

Еще грешили на новодельное коммерческое издательство, расположившееся на третьем, что ли, этаже шереметевской обители в зале, превращенной сдуру в подобие бумажных сот, перегородочки, перегородочки, все шелестит, более десятка компьютеров, за коими сидят неоиздатели, большей частию писательские отпрыски, вооруженные чайниками, кофейниками, кипятильниками, все включено в сеть старой послевоенной паутины проводки, да к тому же будто бы кто-то из юных бизнесменов в роковой вечер кипятильник типа паяльника из стакана не вынул и выключить забыл.

К тому моменту Союз писателей уже успел разделиться на два союза, как злые языки называли их, сионистский и антисемитский. Разумеется, каждый союз валил поджог (не всегда и шепотом) на антагониста своего. Но некоторые писатели, не лишенные художественной и даже философской жилки, утверждали: раз уж возникла искра неприязни, почти ненависти, так из нее может что и возгореться.

Первый раз пожарных вызвали к утру, когда потянуло дымком, задымило, начало было гореть, они примчались, погасили, умчались. Но затлел уже, шумел камыш, припрятанный камышовый порох в трюме механика Салерно, то есть, простите, в межэтажной тьме. Завершился день, разогрелось к вечеру.

И осветилась ночь.

Тогдашний председатель одного из союзов Михаил Чулаки простоял с одной из сотрудниц — Людмилой Борисовной, возглавлявшей бюро пропаганды, ответственное за пиар, — всю ночь до утра возле пылавшего дома. Пожарные в целях пожаротушения, дабы перебить московскую стихию огня петербургской местного разлива, обрушили на дом три тонны воды на нещадном морозе. Мокрые брюки, мокрые рукава Чулаки, заледенев, звенели, он того не замечал. К утру все было кончено. Ледяные сталактиты и сталагмиты застыли в библиотеке, крыша ледяного зала отсутствовала, глетчер его смотрел в морозное небо, сверху в зал смотрели звезды. Страница с главой «Лед и пламень» перевернулась, отороченная гарью, инеем, невозвратным прошлым.

Через некоторое время, полгода, год ли, заполыхал пресимпатичный старинный особнячок возле Гагаринской улицы. И в этом случае тоже шли разговоры соответствующие: мол, если приглядеться к последующему владельцу, уж не выяснится ли, кто поджег? ибо кто шляпку тиснул, тот и тетку кокнул, по утверждению классика. Особнячок, по счастью, большому разору не подвергся, спасибо пожарной команде, вскорости и восстановили его, — в отличие от бывшего Дома писателей, долгие годы простоявшего наподобие привидения и пристанища призраков.

Далее то там, то сям катались пожарники по незначительным поводам: то пьяный с папироской уснет, то старушка с неисправной электрогрелкой задремлет, то старая скрытая электропроводка самовоспламенится, то телевизор-террорист взорвется невзначай.

Поэтому когда повалил дым со двора одного из домов, неподалеку от перекрестка Ч-ского и Г-ской, никто особо не удивился, но дыму было слишком много, никто не хотел гореть, вызвали пожарников. В середине известного нам двора запален был огромный костер из всех бумажных запасов макулатурной конторы Кипарского. А поскольку дверь конторы была распахнута настежь, из нее тропа из листочков, обрывков и целых брошюр вела к костру, Кипарского вызвали на работу, впрочем, дело шло к утру, вскорости он бы и прибыл на пепелище своим ходом.

Уехали пожарные, убыли дознаватели, потерпевшие остались около пепла погоревшей зарплаты.

Они стояли вокруг насканского пятна из-под летающей тарелки. Шарабан сказал:

— Точно огнепоклонники после сезонного хоровода.

И тут, слегка притопнув ногами, Лузин запел:

— Sur le pont d’Avignon…