Крабтри я обнаружил сразу, он сидел в первом ряду, лениво откинувшись на спинку кресла, и сонным взглядом наблюдал за Вальтером. Он был похож на сытого кота, слизывающего с усов окровавленные перья. Блестящий молодой писатель сидел справа от редактора. Крабтри нарядил Джеймса в свой желтый спортивный пиджак, из-под пиджака выглядывал ворот моей фланелевой рубашки. Джеймс сидел очень прямо, аккуратно сложив руки на коленях, и внимательно смотрел на сцену. Его острый кадык лихорадочно бегал вверх-вниз по длинной худой шее — Джеймс жадно заглатывал каждое слово, которое произносил его старый смешной декан, обращаясь к аудитории, состоящей из редакторов и литературных агентов, — обычные вдохновенные советы Вальтера Гаскелла: смело идти вперед, усердно работать, полностью отдаваться творчеству и не думать о таких низких предметах, как поиски редактора и литературного агента.

Агент, сидящий в конце первого ряда, громко чихнул. Джеймс повернул голову, случайно вскинул глаза и заметил меня. Я вздрогнул: мне казалось, что бархатная драпировка и мое собственное одиночество надежно скрывают меня от людских взглядов. Глаза Джеймса расширились, он уже поднял руку, собираясь пихнуть Крабтри локтем в бок, но я приложил палец к губам и закрыл лицо куском пыльного бархата. Джеймс в недоумении посмотрел на меня, потом медленно кивнул, отвернулся и снова уставился на сцену. Глядя на Джеймса, одетого в любимый пиджак Крабтри, я вдруг почувствовал себя покинутым. Любовники часто обмениваются одеждой, особенно любовники-мужчины, но мое чувство было гораздо острее, чем примитивная ревность. Я словно сошел с орбиты: потеряв Крабтри и навсегда лишившись его любви, я утратил представление о самом себе — тот яркий образ, который сложился у меня в юности, растаял как дым. Я знаю, в наш неромантичный век это выглядит старомодно и просто глупо, когда нормальный гетеросексуальный мужчина вроде меня вдруг начинает связывать все свои надежды на будущее с любовью и верностью другого мужчины. И тем не менее именно так я всегда относился к Крабтри. Можно сказать, что я, как бы странно ни звучали мои слова, считал Терри моим мужчиной, а себя — мужчиной Терри.

Но я пришел сюда не для того, чтобы разыскивать Крабтри. Я вытянул шею и стал ряд за рядом оглядывать раскинувшийся подо мной зал в поисках Сары Гаскелл. Мне на некоторое время удалось забыть о моих легких и не думать о том, как происходит процесс дыхания, однако наркотический туман все еще бродил у меня в голове: теперь я вдруг сосредоточился на том, как происходит процесс глотания. Я так напряженно думал о механизме глотательного рефлекса, что вообще лишился способности глотать. Мне никак не удавалось рассмотреть Сару в шевелящейся внизу человеческой массе. Я почувствовал подступающую к горлу тошноту.

— Кого-то ищете, Профессор?

Это была Кэрри Маквирти — настоящая мученица, полжизни отдавшая своему роману «Лиза и люди-кошки». Кэрри сердито посматривала на меня сквозь стекла очков в тонкой металлической оправе, в ее взгляде сквозило явное презрение. «Интересно, неужели слухи о моем недостойном поведении уже расползлись по всему колледжу?»

— Кэрри. Извини, я тебя не заметил.

— Я догадалась, — отрезала Кэрри мрачным басом. — Вы ищете Ханну? Вон она, — Кэрри ткнула пальцем куда-то вниз.

Я знал, что мне не следует, но… посмотрел в указанном направлении. Ханна сидела в пятом ряду, крайнее кресло справа возле центрального прохода. Она ритмично покачивала головой и, давясь от смеха, зажимала ладошкой рот. Я также видел человека, который развлекал Ханну гораздо больше, чем Вальтер Гаскелл, но, совершенно очевидно, за счет последнего. Рука ее спутника легла сначала на спинку кресла, потом осторожно переползла на левое плечо Ханны. Ханна не сопротивлялась. Она снова захихикала и качнула своей длинной ногой в красном ковбойском ботинке. Лежащая у нее на коленях программка конференции соскользнула на пол. Когда Ханна наклонилась, чтобы поднять программку, мне наконец удалось разглядеть лицо ее кавалера, обрамленное длинными волосами, почти такими же светлыми, как волосы Ханны. Я отодвинулся от перил балкона и закрыл глаза.

— Вы знаете этого парня? — спросила Кэрри.

— Его зовут Джефф.

Я долго не мог заставить себя открыть глаза. Я сидел, откинувшись на спинку кресла, и слушал мягкий голос Вальтера с едва уловимым нью-йоркским акцентом. Вальтер Гаскелл вышел на финишную прямую: он вспомнил несколько забавных историй, произошедших за последние два дня, — ни одна из них не касалась убийства собаки, кражи священной реликвии или сюжета о неверной жене, ждущей ребенка от другого мужчины.

— А теперь приятные новости. — Вальтер сделал торжественную пазу и перешел к поздравлениям: какой-то удачливый писатель нашел издателя для сборника детских рассказов под названием «Белая грудь с кровавой отметиной», другой участник конференции, журналист криминальной хроники из «Пост-газетт», с которым я когда-то познакомился на вечеринке у Счастливчика Блэкмора, пристроил свой детективный роман в издательство «Даблдэй». Роман назывался «Одинокая креветка». Вполне допускаю, что путаю название детской книги и детективного романа. Раздались аплодисменты — очевидно, писатель и журналист раскланивались перед коллегами и благодарили организаторов конференции.

— И наконец, я хотел бы с особой гордостью сообщить, что наш студент Джеймс Лир нашел издателя для своего первого романа, который называется, если мне не изменяет память, «Парад любви».

Я открыл глаза. Вальтер расплылся в теплой отеческой улыбке и обратил благосклонный взор в первый ряд. Зал взорвался аплодисментами. Люди хлопали и хлопали. Джеймс не шелохнулся. Он сидел, положив руки на колени, и невидящим взглядом смотрел прямо перед собой на густое облако пыли, медленно кружащееся в свете мощных ламп, расположенных по бокам сцены. Когда Крабтри пихнул его локтем в бок, Джеймс подскочил, словно его ударило током. «Он учится в моей группе», — прошептала своему соседу Кэрри Маквирти. Джеймс повернулся лицом к публике. Все пятьсот человек, заполнивших партер, и пятнадцать человек, устроившихся на балконе, уставились на Джеймса Лира. Он тревожно озирался по сторонам, словно испуганный ребенок, окруженный стаей голодных голубей. Желтый пиджак Крабтри свободно болтался на его тощих плечах, худые запястья на несколько дюймов вылезали из слишком коротких рукавов. Грубые черные ботинки и фланелевая рубаха в красную клетку придавали ему неряшливый вид бродяги. Он был похож на огородное чучело, которое сняли с шеста и повесили на гвоздь в сарае. Ликование в зале пошло на убыль, аплодисменты становились все жиже и наконец совсем смолкли. В Тау-Холле наступила мертвая тишина, но Джеймс по-прежнему стоял перед притихшей публикой, неловко переминался с ноги на ногу и пугливо озирался по сторонам, как человек, который чувствует подступающую к горлу тошноту и ищет, куда бы убежать. Все происходящее мало походило на кадр из какой-нибудь голливудской мелодрамы про несчастного мальчугана, который из изгоя, не вызывавшего у окружающих ничего кроме раздражения и желания подшутить над противным одноклассником, вдруг превращается в героя дня, которому аплодирует вся школа. Восторг его бывших мучителей сам по себе превратился для него в невыносимую муку.