Это называется «Сибирь», и это не страна, а географический регион России. А вот это, – показала я на длинную серо-коричневую линию, разделяющую евразийский континент, – Уральские горы, они отделяют европейскую часть России от азиатской.

– А ты тогда откуда? – не сдавалась будущий ученый-международник Мэган.

– Вот, смотри, – наклонилась я ближе к глобусу. – Тут, в южной части Сибири, есть Алтай, тут вот Алтайские горы, видишь, а тут столица Алтайского края – Барнаул. Вот тут я и родилась.

– Вау! Ясно! Ну, ладно, спасибо. Извини, что отвлекла, – сказала Мэган и будто бабочка упорхнула к соседней парте, где сидели уже давно звавшие ее друзья.

Я еще несколько минут стояла над глобусом. Вот точки с родным названием «Барнаул» касается голубая линия реки Обь. В памяти всплыли картинки весеннего ледохода бурной полноводной реки, с которой так много связано в моей жизни…

– Хм, страна «Сибирия». Сепаратизм какой-то, – про себя улыбнулась я. И побрела обратно к столу, заставленному высоченными стопками иностранных книг.

… Через 10 дней после моего ареста несколько одногруппников дали интервью газете «Вашингтон Пост», единодушно отметив, что мое отношение к Родине всегда, оказывается, выглядело как-то подозрительно.

Но все же, как говорят, мир не без добрых людей, моя университетская одногруппница Сара Шоффел, с которой мы почти безмолвно часами просиживали в библиотеке, после моего ареста встала на мою защиту, пойдя против всех друзей и родственников, в один голос твердящих, что такие контакты во вред ее будущей карьере. Это требовало большого мужества – пойти против толпы, но, наверное, на таких, как она, и держится этот мир.

Золушка

«Это непросто, но я люблю свою работу. Они у меня как девочки-дочки: немного растеряшки, слегка неопрятные, непослушные, эмоциональные, но такие прекрасные и любимые», – написала я в своем дневнике.

Любить надо в кредит, а не за заслуги – этим принципом я руководствовалась ежедневно. Когда я получила работу уборщицей в отделении, у меня появилось первое в тюремной жизни прозвище – «Золушка». Признаюсь, первые дни в этой почетной должности в отделении для особо опасных преступников, большая часть из которых выросла на улице, были, мягко говоря, непростыми.

Наше отделение имело заслуженную дурную славу: у нас регулярно происходили конфликты, нередко заканчивающиеся драками, женщины громко спорили и ругались матом, а подчас случалось и воровство. Последнее в основном касалось еды с подносов, больше воровать было нечего. Иногда зазевавшаяся заключенная не обнаруживала на своем подносе положенного маленького пакетика с сахаром или котлеты, и тогда начиналось громкое выяснение отношений.

Дурной пример, как известно, заразителен, как заразителен и хороший пример. Так, однажды во время очередного конфликта за еду я просто подошла к столу, где разворачивалась драма, поставила свой поднос с едой и молча ушла. Так продолжалось с неделю. Конфликт был исчерпан. Есть мне хотелось, конечно, жутко, но эксперимент был важней. Мне нужно было сохранить веру в людей.

Далее я стала изучать вкусовые предпочтения моих сокамерниц и поняла, что едой с подносов они вполне могли бы меняться, вместо того чтобы ее воровать и прятать. Я предложила им такой вариант и, когда в отделение привозили еду, стала согласно их предпочтениям распределять порции так, чтобы счастливыми оказались все:

– Мисс Лопес, вот вам дополнительное яблочко, – улыбалась я, когда подходила очередь пожилой женщины. – Пирог вы все равно не любите, может быть, поменяетесь на яблоко с Амандой?

– А тебе, Тина, дополнительный пирог. Можно твой салат, Лилиана?

Со временем мои девочки-дочки выучились не только самостоятельно, без моей помощи, меняться едой, но и говорить друг другу «Спасибо», даже кушать стали вместе, за одним столом, а не прячась по углам. Я смотрела на это и чуть не плакала от счастья.

Как сказала нам однажды надзирательница офицер Диаз, делая обход: «Любовь растопит лед, просто нужно не сдаваться и продолжать пытаться». А еще любить нужно в кредит, а не за дела. Если ждать, когда кто-нибудь сделает тебе что-нибудь хорошее, чтобы потом полюбить, вся жизнь пройдет в одиночестве.

Бывали, правда, и сложные ситуации – 20 женщин, запертые в замкнутом помещении, примерно не больше обычного сельского домишки, неизбежно будут конфликтовать. Однажды разгорелся серьезный скандал, рискующий перерасти в драку. А если в отделении начиналось физическое насилие, вызывали отряд надзирателей, а всю тюрьму отправляли на «локдаун». Во время конфликта я как раз звонила родителям и поняла, что если сейчас дело дойдет до потасовки, то доступа к телефону не будет до вечера. Это был первый и единственный раз, когда мои дорогие дамы слышали от меня, обычно милой и почти не разговаривающей (ведь я только-только освободилась от трехмесячного безмолвия, положенного по контракту с администрацией тюрьмы), резкий комментарий:

– А ну прекратите, – строго и громко сказала я, вспомнив школьную учительскую закалку, – вы же матери, в конце концов! Что сказали бы ваши дети и внуки, увидев эту базарную склоку?

Отделение вдруг моментально затихло. Во-первых, от неожиданности, что я что-то сказала, а во-вторых – от строгости тона. У каждой женщины в глазах вдруг появилась тоска о своих детях, на месяцы, а то и годы оставшихся без материнской ласки. Когда в отделение на крики влетели надзиратели, скандал уже утих, и мои девочки разбрелись по своим камерам. Конфликт был исчерпан.

Лилиана и косы

Моя не говорящая со мной на одном языке подруга Лилиана великолепно плела всем косы. И я заметила, что она, улыбаясь, косится и на мою рыжую шевелюру. Касаться друг друга заключенным в американских тюрьмах категорически запрещено, поэтому для заплетания кос приходилось прятаться за колонной, куда, как мы выяснили, не проникало всевидящее око видеокамеры. Там, в темном углу, располагался «салон красоты».

Женщины есть женщины, а красота требует жертв, и в нашем случае – риска. В салоне можно было заплести косы и даже выщипать брови. Для этого дамы приспособили нитки, вытаскиваемые из швов тюремных футболок. Многие научились красить глаза и губы обычными карандашами. Для этого их цветные стержни строгали пластиковой ложкой в маленькую емкость, а потом настаивали в горячей воде. За ночь стружки становились чернилами, а их уже можно было использовать в качестве подводки для глаз и губной помады, которая намертво въедалась в кожу. Правда, не все надзиратели ценили наше творчество, и за стремление к красоте можно было получить дисциплинарку и, как следствие, загреметь в одиночку. Но тяга к прекрасному была все равно непобедима.

Газ

Среди наших созданных непобедимой человеческой фантазией хитростей время, казалось, шло быстрее, но