Он принял гостя по всем правилам вежливости, а когда тот ушел, откинулся на спинку кресла и закричал:

— Все кончено, уложите меня обратно в кровать! Позовите волынщика! И пусть он играет «Не будет во веки веков мне возврата», покуда я не испущу дух!

Он умер на своей ферме в Балхиддере. Как это ни печально, но Хайленд ненадолго пережил знаменитого героя.

Таким образом завершилась эта сага, столь же древняя, как и здешние холмы. Смешно, нелепо, невероятно, но исполнялась она уже в современные времена! В то время, как в декорациях Балхиддера разыгрывалась сцена из «Илиады», в Лондоне по Мэйферу прогуливались английские джентльмены, деликатно постукивая по мощеным тротуарам наконечниками эбеновых тросточек.

7

Лох-Ломонд.

Это одна из величайших мировых драгоценностей. По берегам озера стоят холмы: они громоздятся, наползая друг на друга, и тают в синеющей дали. Осенние листья — красные, золотые, желтовато-коричневые — падают на водную гладь и оседают у берегов озера. Незабываемая картина! Двадцать четыре мили потрясающей, совершенной красоты.

Эти «милые, милые берега» встречают и провожают вас на границе Хайленда. Если вы направитесь на север вдоль западного побережья озера, то вскоре увидите Бен-Ворлих: из заоблачных высот донесется его громовое «Привет, путник!» Если же вы, напротив, спускаетесь по горным склонам, возвращаясь с севера, то опять же последнее, что вы услышите, будет «Прощай!» этого могучего великана. Для вас это будет означать прощание с шотландским Хайлендом! А озеро Лох-Ломонд собрало в себе тысячу прелестнейших пейзажей: пологие зеленые берега и обрывистые кручи, шепот лесных дубрав и величественная красота гор с их белоснежными облачными шапками, и повсюду, на протяжении всех двадцати четырех миль, вас будет сопровождать серебряная озерная гладь — она начинается узкой полоской на севере и постепенно расширяется к югу, где великодушный Лох-Ломонд заготовил еще одно визуальное яство для путешествующих гурманов: десятки мелких островков разбросаны у побережья, они толпятся, напоминая зеленую флотилию на приколе.

Когда вы стоите на берегу этого озера и наблюдаете, как волны его разбиваются о коричневые прибрежные камни, когда прислушиваетесь к их нескончаемому плеску, мыслями вы невольно обращаетесь к Глазго. Город этот расположен так близко от Лох-Ломонда, что за долгие века впитал в себя частицу его красоты и величия. У подобного города не может не быть души. В таком прекрасном окружении — когда у порога плещется Лох-Ломонд и высится торжественная, как звук фанфар, махина Бен-Ломонда — это стало бы непростительным преступлением для города.

Любой человек имеет возможность выйти из Глазго, взобраться на эту гору и увидеть Шотландию. Родная страна простирается перед ним в виде многомильной цепочки холмов и горных вершин. Там, где глаз уже не может ничего разглядеть, приходит на помощь воображение: мысленным взором вы прозреваете бесчисленные пики Грампианских гор, далекий Бен-Невис и теряющиеся вдали вершины Западных островов. Еще дальше, за морскими просторами — величественные Кэйрнгормы, а совсем уже на краю Шотландии высятся голубые горные отроги — хранители восточных берегов. Какое потрясающее мысленное путешествие можно совершить, стоя на вершине Бен-Ломонда у самого порога Глазго!

На берегах Лох-Ломонда вы ощущаете близость города. Глазго заявляет о своем присутствии десятками различных способов: это и маленькие прогулочные пароходики, покачивающиеся на якоре у пирса; и многочисленные заведения под названием «водолечебницы» — они стоят в окружении деревьев или скрываются за поворотом парковых тропинок. Ощущение близости большого города еще более усиливается, пока вы преодолеваете последние мили перед Баллохом, и вот наконец на глаза вам попадаются трамвайная линия, полицейский и первая печная труба, торчащая в отдалении. Вы почти в Глазго!

Я плыву по Клайду в Глазго, вступаю в «Город Реальности», знакомлюсь с рецептом приготовления шотландской похлебки и присутствую при рождении корабля.

1

Один умный старик из Глазго, чья память уходила корнями на полстолетия назад, дал мне хороший совет:

— Отправляйтесь на Ферт-оф-Клайд, возьмите там лодку и прогуляйтесь на ней до причала Брумилоу. У нас ведь в Шотландии говорят: «Клайд сделал Глазго, а Глазго сделал Клайд». И это чистая правда! Если вы не посмотрите на Клайд, вы не увидите и Глазго…

Я поблагодарил его и отправился искать моторную лодку, которую можно было бы нанять на весь день…

Ранним ветреным утром я стоял в тридцати милях ниже по течению Клайда и рассматривал свое предполагаемое средство передвижения. Маленькая видавшая виды моторка покачивалась на приливной волне в окружении каменистых холмов и мысов. На корме сидел краснолицый мужчина (звали его, конечно же, Джок) с трубкой в зубах и в морской фуражке, напяленной под залихватским «углом Битти»[47].

— Добрый день! — поприветствовал меня Джок, аккуратно сплюнув в Ферт-оф-Клайд. — Вам в Глеску? (Так местные именуют Глазго.)

— Так точно!

Он пробурчал нечто, что прозвучало как:

— А-х-ха!

После этого он запустил неподатливый мотор, и наша лодочка затарахтела вверх по Ферту, держа нос по ветру, как плывущая крыса.

Над водой низко струился туман. И из этого тумана доносился низкий, стонущий звук — будто гигантская корова призывает к себе заблудившегося теленка.

— Это маяк Клох, — бесстрастно пояснил Джок в ответ на мой вопросительный взгляд.

По мере того как мы продвигались, ужасное мычание становилось все громче, пока внезапно туман не рассеялся и мы не увидели прямо перед собой высокое белое здание маяка. Мы пришвартовались возле маленького деревянного причала и прислушались. Маяк Клох хорошо известен морякам всего мира. Для них он такой же родной и знакомый, как для вас фонарь над вашей садовой калиткой. Фигурально выражаясь, это последний верстовой столб при подходе к Глазго. По всей длине Ферта — от самого Эйра до Бьюта — протянулась цепочка маяков, которые заботливо ведут проплывающие мимо корабли и в конце концов передают их Клоху. Его белый широкий луч шарит в ночи, двигаясь по круговой траектории. Большие и маленькие корабли, на секунду попадающие в сноп света, кажутся бледными, призрачными мотыльками, скользящими по водной глади. А когда на залив спускается туман, маяк издает те самые стонущие звуки, которые так поразили меня. И хотя больше всего это похоже на мычание осиротевшей коровы, для всех моряков голос маяка полон особого смысла.

— Вперед, дети мои! — говорит им Клох. — Плывите домой по этой старой реке. И будьте внимательны возле Думбартона. Глядите в оба, ведь Клайд не стал шире с тех пор, как вы отбыли в Сингапур!

Человек, который работает на маяке — обеспечивает и этот свет в ночи, и тоскливое мычание, — оказался выходцем со Ская. Мы долго беседовали с ним: спорили, доказывали, умоляли… Мы даже заклинали упрямца именем его старой матушки (которая преспокойно живет в Дунвегане) — и все это ради того, чтоб он сжалился и разрешил осмотреть маяк. Однако он твердо стоял на своем — неприступный, как его родные Кулинз.