Правда, мнения, высказанные у нас о сказках, имеют несколько разных отдельных оттенков. Одни видели в них не что иное, как только какие-то праздные, фантастические выдумки, полученные нами с Востока. "В сказке, — говорит К. Аксаков, — с самых уже первых слов даётся знать, что это вымысел. Большинство наших сказок пользуется чужою фантазиею и зашли к нам целиком из чужих краёв, наиболее с Востока". Другие видели в сказках тоже что-то фантастическое, но уже соединённое и с действительностью, и при том действительностью не чуждою, не иноземною, но нашею русской национальною, времён доисторических, и предшествовавших эпохе вполне уже исторических былин. Сказав, что в сказках присутствует "элемент стихийный", г. Безсонов продолжает: "Былевое творчество началось собственно тогда для Руси, когда она сложилась прочно и крепко в мир-народ. Сказка началась раньше, предшествовала былине, откликаясь на события доисторической кочевой жизни, на времена брожения в веросознании, быте и творчестве". Наконец третьи сообразно с тем, что говорится в настоящее время о сказке у других европейских исследователей, не находят уже в сказке ни восточного, ни национально-русского происхождения, а считают её коренной состав общеиндоевропейским достоянием и видят в ней уже не пустые фантазии и праздные вымыслы, но в то же время и не русские доисторические предания эпохи кочевого быта, а "отзвук древнейшего повествования о богах, древнейшего мифического эпоса", но тут же всё-таки противопоставляют её поэзии былевой, "в которой отражаются различные исторические судьбы каждого народа"; сверх того, тут же высказывается, что "сказка по основе своей древнее былины". Итак, мнения у наших писателей о содержании и происхождении сказки разные, но все эти разные мнения, однако же, сходятся на том, что "былина" и "сказка" две вещи совершенно разные, из них одна старше, другая моложе, одна стоит на почве выдумки или доисторического и мифологического предания, а другая — на почве подлинной исторической действительности. "Сказка и песня различны изначала, — прибавляет ко всему остальному К. Аксаков. — Это различие уставил сам народ, и нам всего лучше прямо принять то разделение, которое он сделал в своей литературе".

Но при всём почтении к народу и установленным им самим вещам, такого разделения именно и нельзя никоим образом принять в настоящем случае.

То исследование, которому посвящена II часть настоящего труда, доказывает, что на самом деле не существует не только глубокой, но даже и мелкой черты разграничения между коренным составом русской былины и русской сказки. В былинах наших оказывается точь-в-точь столько же мало настоящей действительности, были, исторических фактов, как и в сказках. Похождения князя Владимира, Ильи, Добрыни столько же историчны в наших песнях, как и похождения Еруслана Лазаревича, Ивана-царевича, Василисы Премудрой, и прочих богатырей, богатырш и героев. Илья ли Муромец, или же Еруслан Лазаревич выбирает себе коня; Еруслан ли Лазаревич, или Васька Буслаев выламывает руки и ноги мальчикам-сверстникам, своим товарищам по играм; Еруслан ли Лазаревич освобождает из заключения у князя Данилы Белого отца дядю и толпу богатырей, или Добрыня освобождает из полона у Змея Горыныча племянницу князя Владимира и с нею толпу богатырей; Еруслан ли прощает царю Киркоусу своё несправедливое изгнание и выручаете из беды, или Илья Муромец прощает точно так же князю Владимиру и спасает его от врагов и т. д., — везде встречаем рассказы однородного содержания и однородного происхождения. В обоих случаях мы видим все одни и те же сказания, не имеющие ничего общего с действительными какими бы то ни было событиями и действительною какою бы то ни было историей. Коренная их основа — мифологическая, и нет ни одной былины нашей, которая, восходя всё выше и выше, сквозь длинную цепь разнообразных пересказов — в сущности, переиначиваний, переделок и искажений, — не могла бы наконец быть доведена до первообразов мифических, обыкновенно стихийного и космического свойства. В конце концов, подвиги Добрыни — это повесть о торжестве солнца и гармонии в природе над хаосом и стихийным брожением; споре светлых князей Ивана Гостиного сына с тёмными его противников — спор дня с ночью; история Дуная, его жены и сына — история лета и зимы и т. д. Поэмы и песни разных народов восприняли в себя впоследствии эти коренные мотивы и переработали их, каждая в своей особенной, национальной форме; но, несмотря на всё их разнообразие, один и тот же мотив всегда чувствуется очень явственно. Но в то же время из этих самых первоначальных поэтических пересказов произошли и наши сказки: и те и другие, сказки и былины наши, одинаково идут с Востока, мы встречаем более или менее далёкие первообразы их в одних и тех же созданиях древней Азии, и иногда из двух рядом стоящих рассказов один у нас образовал "былину", а другой "сказку"; иногда две половины одного и того же рассказа пошли у нас одна в былину, другая в сказку. Так, например, одни азиатские рассказы, улёгшиеся в "Шах-Намэ" под видом одного сплошного, непрерывного повествования, появились у нас наполовину под видом сказки о Константине Сауловиче и об Еруслане Лазаревиче и наполовину под видом былины об Илье-Муромце; одни азиатские рассказы образуют непрерывную нить повествований в Магабгарате, Рамаяне, монгольских, калмыцких или киргизских поэмах и песнях, а у нас пошли частью в сказки о Жар-Птице, о Фенисе удачливом молодце и т. д. и частью в былины о Дунае, Садке и т. д.

Таким образом, прямо наоборот словам К. Аксакова, былина и сказка уже с самого изначала не имеют в корне своём никакого различия, а поэтому былина никоим образом не может служить (как ей это приписывают) "к поддержанию и укреплению национальных сил" и "к пониманию великих событий старины". Как же этому и быть, когда в ней вовсе нет никаких событий старины и никаких национальных сил, одним сливом, когда в так называемых наших "былинах" нет никакой "были"?

Однако же, доказывая это, я ничуть не думаю требовать, чтоб наши "былины" перестали зваться "былинами". В общем употреблении есть столько неверных технических названий, имён и терминов по всем отраслям знания, что изменять их все был бы труд слишком громадный и навряд ли исполнимый. Довольно сознать и доказать их неверность. Про название "былина" можно сказать то же самое, что часто говорится про многое другое: хотя оно и неверно, но оно "освящено временем, народным употреблением". Пусть же это название и остаётся, если в этом "освящении" есть какое-нибудь нравственное, интеллектуальное значение. Не стоить спорить