Любовь, превыше всех добродетелей, была квинтэссенцией существования, и каждый нараин надеялся достигнуть этого духовного идеала.

Любовь – цель жизни.

Данло парил близ центра Шахара, и пальцы соединников гладили его, как мягкие водоросли. Он соприкасался с их умами, и волны любви пронизывали его. Он не мог сказать, чем является это могучее чувство: результатом слияния умов или его причиной. Не мог сказать, реально ли оно или это только компьютеры зала собраний манипулируют с химикалиями его мозга, заставляя его испытывать экстаз. Теперь это было не так уж важно. Он чувствовал такую любовь к Германе Палл, Иврии Таль и всем остальным, что все его тело как будто окунули в чан с расплавленным золотом, а мозг горел звездным огнем. Он был очень близок к тому, чтобы отпустить себя и раствориться в Шахаре, как ледяная глыба в теплом тропическом море.

Любовь превыше всего…

“Данло Звездный, отпусти себя”.

Данло, пронизываемый любовью превыше человеческой любви, понял одну вещь. Если он хочет, чтобы Шахар поддержал его миссию, он должен войти в Шахар целиком, чтобы его мечта слилась воедино с мечтой Шахара. Но если он это сделает, наслаждение и искушение остаться там навсегда будут слишком велики. Он, как те, что некогда вкушали лотос на Старой Земле, лишится собственной воли, забудет свою цель и свою судьбу.

Я потеряю свою мечту и потеряю себя, думал он.

Потом он понял еще одно. Лиесвир Ивиосс, Хусмахаман, Адаль Дей Чу и все другие трансценденталы Шахара (и всего Нового Алюмита) тоже боялись себя потерять. Отказ от своей индивидуальности был для них величайшей радостью, но и величайшим ужасом. Поэтому каждый трансцендентал, вливаясь в Единство, всегда придерживал какую-то часть своего “я” про себя, как летнемирский купец, утаивший пригоршню золота от сборщика налогов.

И это было крушением их идеала. Каждый из них чувствовал у себя в душе добро, истину и красоту, но и пороков тоже хватало, поэтому вся их жизнь оборачивалась сплошной ложью, а иногда со дна души поднималась другая, страшная, красота. Ведь это почти невозможно – избавиться от одних только отрицательных качеств. Всякое самокромсание, всякая чистка только укрепляет их. Вот почему еще ни одна группа трансценденталов не достигала полного слияния.

Им вовсе не нужно, чтобы я полностью потерял себя, думал Данло. Нужно только, чтобы я опьянел от любви и остался в Единстве.

И если Шахар осуществит свой замысел, он, Данло, уподобится глупому юнцу, который вваливается в винную кладовую и опустошает, не в силах остановиться, бутылку за бутылкой, оставаясь вечно пьяным и вечно глупым.

Дурак, упорствуя в своем дурачестве, становится мудрецом, вспомнил Данло.

Он закрыл глаза, и перед ним предстало разноцветное колесо добродетели. Глупость не входила в число положительных качеств, и дикость тоже. Когда-то друзья прозвали его Данло Диким за его бесстрашие и готовность на любой, самый безрассудный и опасный поступок. Но они заблуждались. У него, как и у каждого человека, были свои страхи, самым глубоким и единственно подлинным среди которых был страх спутать нереальное с реальным. Вот почему он никогда не терял себя ни в одном компьютерном пространстве. Вот почему он гордился тем, что всегда знает, где находится, и помнит, кто он есть в реальности.

Мне страшно, страшно по-настоящему, сознавал он.

У его реального “я” сейчас сводило живот от страха – но истинно дикий человек должен встречать свой страх с открытыми глазами, чтобы разглядеть его как следует. Настоящий человек не должен бояться смотреть на себя самого и на свою дикую сущность, тайно горящую внутри. Данло пообещал себе, что всегда будет так поступать, и открыл глаза. Из чистой дикости он дал себе волю и стал смотреть, как светящиеся ткани его тела распадаются на отдельные цвета спектра, как пропущенный сквозь призму свет. Он ощущал себя, как десять тысяч световых волокон, которые раскручивались, струились и вплетались во внутренний свет Шахара.

Удовольствие, которое он при этом испытывал, было неописуемо, и ужас тоже. Данло тяжело дышал, потел и чувствовал, как сердце стучит у него в груди, точно кулак в железную дверь. Он умирал и приказывал себе умереть, но больше всего его пугала перспектива возрождения в образе сияющего кибернетического существа, то ли реального, то ли нет.

Чтобы жить, я умираю – он вспомнил эти отцовские слова, когда уже начал растворяться в свете Шахара. Чтобы стать собой, он должен сначала потерять себя. Таков парадокс его существования, и кто знает, что в нем заключено – глупость или глубокая мудрость.

Я – не я.

На какой– то момент он превратился в нечто меньшее, чем пар от дыхания на ветру, -и одновременно в нечто бесконечно большее. Он принес Шахару все, что делало его пилотом и человеком. Принес свою честность, свое мужество, свою любовь к играм, свой пыл. Принес добро, истину и красоту, принес свою любовь. Дикость побудила его прихватить и темные эмоции – так сова несет в своих когтях извивающегося снежного червя. И память свою он тоже принес. Трансценденталы тоже приносят в Единство запись всего, что произошло с ними в Поле, но считают неприличным обременять своих соединников памятью о своей жизни “эн гетик”. Более того, все события их повседневной жизни считаются незначительными для высшей жизни Трансцендентального Единства.

Но Данло, не знавший этого, принес в Шахар все свои алмазы, рубины и огневиты. Он поделился с Единством памятью о том, как впервые увидел снег, о своей любви к огню, ветру и небу и к женщине по имени Тамара Десятая Ашторет, которую он считал потерянной навеки. Он поделился своей ненавистью к Хануману ли Тошу и ненавистью к себе самому за эту ненависть. Когда-то – ему казалось, что это было очень давно, – он погрузился глубоко в себя и вспомнил Старшую Эдду, и этой генетической памятью Данло тоже поделился с Шахаром.

Он отдал свои эмоции, свой разум, свою память, и от него ничего не осталось. Он не чувствовал больше своего тела – ни кибернетического, ни реального, сидящего на красной подушке в зале собраний. Он не знал больше, что реально, а что нет, и его это больше не волновало. Вокруг горел слепящий белый свет, неподвижный, как метель, застывшая в пространстве-времени. Данло осознал, что этот свет горит не вне его, а внутри, где он наконец слился воедино со страшным сиянием Шахара.

Я – не я.

Данло понимал, что эта правда, но сам факт этого понимания показывал, что сознание не совсем покинуло его. Как ни странно, он сознавал себя интенсивнее, чем когда-либо прежде.

В каком– то смысле он стал еще больше собой, как огонь, нашедший приют в высохшем на солнце лесу. Его намерение совершить путешествие на Таннахилл и найти лекарство от чумы осталось при нем. Вернее, он сознавал, что эта его цель -лишь часть космического императива, велящего ему облететь всю вселенную и найти лекарство от всех страданий.

Одно слово, как молния, прошило его ум и высветило умы Лиесвир Ивиосс, Адаля Дей Чу и других составляющих общего разума Шахара. Это слово было “ананке” – фравашийский термин, обозначающий вселенскую судьбу, которой повинуются даже боги. Все сущее летит навстречу своим личным судьбам, как мотыльки на пламя, но это не ананке – если только человек не посвятит полностью свою жизнь этой высшей судьбе.