— Он жив. А добрые ли — и сам пока не понял.

— Говори, не томи! — Дивляна схватила подошедшего Белотура за руку. — Где он?

— Сейчас где — не знаю, а в последний раз видели все там же — на Вечевом Поле, будь оно неладно. Приехали люди, варяги одни, и рассказали про Велема такое, что я чуть на месте не окаменел. Ты не знаешь такого Грима сына… какого-то лешего, он из ваших краев, в Вал-городе был.

— Не знаю никакого Грима.

Белотур коротко пересказал ей новости. Дивляна, будто в беспамятстве, снова села на лавку, не сводя с него широко раскрытых глаз, поставила ногу на недошитую рубашку и ничего не заметила. «Велько…» — бормотала она-то ли в страхе за брата, то ли в гордости за него. Она тоже ничего не понимала. Как он осмелился выйти на божий суд, отлично зная, что не прав? И почему боги не разоблачили его ложь? Оправдали Велема и Красу в глазах Станилы?

— Это… так не бывает! — Дивляна мотала головой. — Боги таких обманов не прощают. Дали ему победить — значит, тот варяг им еще противнее был. И не мудрено — сорок девок с родной земли увез и козарам продал! Но Велько… В тот раз повезло — это ему боги взаймы удачи дали. Потом не повезет. Да как бы хуже не было! Ой, матушка! — Она закрыла лицо руками. — Брате мой любезный, где же ты теперь! Что дальше-то с нами будет?

Белотур встал на колени возле нее, отнял руки девушки от лица и сжал в своих. Она произнесла нечто такое, что помогло ему понять происшедшее. Боги дали Велему удачи взаймы! И не повезет ему в другом месте. Он даже теперь знал, в каком.

— Оно уже случилось, — негромко ответил он, и Дивляна перевела на него блестящие от слез глаза. — Я теперь понял. Велем божьим судом доказал, что его сестра — Краса, полонянка. И… из того выходит, что ты — не его сестра. Ладожская невеста ведь одна была. И раз это она, стало быть, не ты. Вот чем нам боги подга… наказали. Велем там победил, а здесь нас погубил.

Это был конец. Чувствуя, что вот теперь небо рушится ей на голову, Дивляна не сдержалась: слезы ручьем хлынули из глаз.

— Да не плачь ты, лада моя любезная! — Белотур сел рядом, обнял ее, прижал залитое слезами лицо к груди. — Все выяснится, и Велем приедет, приданое привезет.

Дивляна продолжала заливаться слезами, кажется, еще сильнее от того, что ее жалеют. Прижавшись к широкой груди, плакать даже приятно. А Белотур утешал ее, поглаживая по голове:

— Аскольд сам своего счастья не знает, ну и дурак. Велем приедет, все узнают, что ты Огнедева, звездочка моя ясная. Ну, подумаешь, божий суд! Род ведь от тебя не отрекался! Тебя из рода с честью замуж проводили. Хочешь, за меня выходи.

— Ты меня возьмешь? — Дивляна недоверчиво подняла голову.

— Возьму.

— Да кто я теперь? Никто! Былинка в поле, кто пройдет, тот и стопчет!

— Ты — Огнедева, и всегда ею будешь! — Белотур взял в ладони ее залитое слезами лицо и приподнял. Для него она была прекраснее всех, и ничто на свете не могло этого изменить. — Не приданое же тебя делает Огнедевой, не рушники вышитые! Для меня ты сама Денница. Хочешь за меня? Или я тебе не хорош?

— Хочу, — шмыгая носом, но уже улыбаясь, Дивляна рукавом вытерла слезы. — Ты добрый. Я с тобой ничего не боюсь.

— Не жалко, что княгиней не будешь?

— Нет! — Дивляна и обняла его за шею. — Что мне в этом князе? Я тебя люблю.

Белотур целовал ее влажные щеки, горячие губы, и она отвечала ему с таким же пылом, с которым недавно плакала. Она так устала от забот и волнений, что теперь просто отбросила их все и думала только о том, что Белотур — хороший человек и любит ее! Княгиней быть, что ни говори, почетно, но Дивляна убедилась на опыте, что только любовь облегчает житейские ноши, делает богатым без серебра и защищенным без дружины.

А потом она вовсе ни о чем уже не думала, растворяясь в страстном влечении, которому наконец могла дать волю. Что бы ни происходило с ней — жар его губ, сила его рук были счастьем, вознаграждавшим ее за все недавние тревоги, и этого счастья ей было достаточно. Белотур переложил ее на скамью, покрытую овчиной, и она торопливо развязала поясок — чего еще откладывать, когда наконец сама судьба отдала их друг другу?

Воротислава вернулась домой, уже зная, что произошло на княжьем дворе. С горы на гору карабкаться долго, но слухи, будто птицы, перепархивают с одной вершины на другую. За своими воротами ей никто не попался. Она знала, что Белотур пошел домой, но в доме его не оказалось. Забериславна метнулась к свекровиной мазанке и в сенях наткнулась на саму Елинь Святославну. Увидев невестку, старуха переменилась в лице и шагнула вперед, норовя вытеснить ту назад, во двор.

— Ты чего здесь? — строже обычного прикрикнула на Воротиславу старая воеводша.

— А где… Белотур где?

— Не знаю. — Старуха вышла вслед за ней из сеней и плотно затворила за собой дверь.

Торопясь узнать, что за новости принес сын, она сама недавно хотела войти… Потянула дверь истобки и различила внутри женский вскрик, потом полувздох-полустон, в котором узнала голос сына. Елинь Святославна была не настолько стара, чтобы забыть, что все это означает. А стало быть, с разговорами надо немного обождать. И хорошо еще, что она успела к этим сеням вперед невестки. Елинь Святославна понимала, к чему дело идет. И понимала также, что дочь Заберислава не смирится с тем, что в этот дом войдет новая молодая жена.

Не сразу, но чуть позже, опомнившись, Дивляна сообразила, что слышала под самым окном голоса — Елини Святославны и Воротиславы. Женщины были совсем рядом и чудом сюда не вошли! Она запоздало испугалась и тут же рассердилась: так и придется ей всегда тайком хватать крошки счастья, боясь Воротиславы?

— Не всегда, — утешил ее Белотур. Он стоял на коленях перед скамьей, на которой она лежала, и покрывал поцелуями то ее шею, то бедра, высоко открытые задравшейся рубахой. — Я скажу им… сейчас же скажу, что я тебя в жены беру.

— И тогда уж я… — начала Дивляна и запнулась.

Потом повернулась к Белотуру спиной и уткнулась лицом в густую, уже слегка свалявшуюся шерсть черной овчины, на которой лежала. Блаженство еще наполняло ее, растекаясь в крови, как медово-молочная река, но уже проснулись тревожные мысли. Белотур, не опомнившись, целовал ее в затылок и висок, однако она почти не замечала.

И что тогда? Воротислава останется старшей женой воеводы, и не потому даже, что старше годами и ее сын почти взрослый, вот-вот меч получать. Потому что Воротислава — дочь радимичского князя, вошедшая в дом с приданым и с докончанием между родами, как положено. А она, Дивляна, так и останется невесть какой девкой, привезенной леший знает откуда. Белотур станет спать с ней, но распоряжаться домом будет Забериславна. И помыкать ею, молодой ненавистной соперницей, выдавать ей самые тяжелые уроки из работы по дому и пенять, что худо исполнила. Может быть, Елинь Святославна встанет на ее сторону, но старая воеводша не вечна. Ее, Дивляны, дети еще когда родятся и вырастут, а Ратибор уже взрослый. И даже любовь Белотура мало ей поможет. Он — мужчина, у него свои дела, он и дома бывает не всегда. Уедет он куда-нибудь надолго — Воротислава ее со свету сживет. А встревать в бабьи дела воеводе неприлично. Не станет же он бить старшую жену, даже отослать ее не сможет — князь Заберислав с полками придет. Ее здесь ждет почти та же жизнь, от которой Велем спас Красу на Добшином займище. А заступится ли за Дивляну ладожская родня, когда обо всем узнает, неведомо. Не очень-то отцу понравятся ее нынешние дела. Опять, скажет, за старое принялась! Мало из дому бегала, мало ее судьба учила! И приданое потеряла, и имя свое чужой девке, за шеляги купленной, отдала, и сама не к тому в дом вошла, к кому посылали. И кем — младшей женой, мало что не челядинкой! Не для того внучек Радогневы Любшанки мать растила, чтобы они младшими женами были!