Оказывается, прибыла на празднество или уж еще на что сама мамзель г-жа Лизель, известнейшая меценатка и спонсорша всяческих искусств. Еще недавно, по слухам, подарила она управлению своего супруга, не последнего человека-чиновника в важных местах, путевой дворец Петра четвертого с начинкой и челядью, где сам второй зам первого помощника устраивал свадьбу одной дальней родственницы-кузины с присмотренным голубым тенором. Кроме этого, вычитал Н. в одной крупной серьезной газете, госпожа Лизель направила в целый ряд подшефных детских домов и приютов по набору косметики «Сахарель» и по три сумки «Гуччи» для панатлантических перелетов.

Сейчас Лизель на отмостках подиума «не ваших» полувозлежала на кресле-качалке и болтала, изображая «смольнянку», ножками. За креслом важной особы еще более важный Антон Антонович давил на перекладину качалки, как на педаль «Зингера», ногой и вращал супругу в страстном жизненном танце. Кругом скучились телелампы, камеры, и стала наезжать крупным планом телега на рельсах, из которой подстреленной тряпкой свисал главный оператор.

Перед Лизель с непокрытой головой располагался так необходимый литератору мачо Моргатый, держал на поводу осла с табличкой «Погас» на мослах и рукой приглашал прекрасную сабинянку пройтиться или, что проще в местной грязи, погарцевать на шее взнузданного упрямца. Спонсорша была непреклонна, она еле глядела, отворачивая губы, на неудачливого, терпящего оглушительное фиаско человека-паразита. Мачо казался до своего конца сраженным в то место, которое считал сердцем. Он несколько подался вперед, оказался чуть в полупоклоне, губы его слабо шлепали неслышное, видимо любовные стансы, на лоб налезла огромная умственная морщина, или скорее след от сомбреро, и думалось, что он только что получил коленом по чреслам.

– Конь Погас спокойный, уверенно ведет на дороге, – вяло бекал Моргатый, дергая за вервие на морде ослины, – не вязнет, славен проходимчатостью, – добавил он и поглядел на ослиный хвост. – Смирен, к женщинам равнодушно равен, – излагал мачо вычитанное у Апулея в комиксном изложении. – Чем рисковать на бешеных скакунах станом и несравненным тазом, – наконец взбрыкнул он, – не лучше ли содержать объезженную, ровную, привычно тянущую груз скотину. Тише агнец скочешь, целей седло барашка, – выдал он грузинский тост. – О где вы, ночи стойла!

Но Лизка упрямо и презрительно мотнула головой и концом башмачка. А Антон Антонович – короткой ладонью. Растерзанный отставкой мачо стянул ослину на обочину. Тут же какой-то представительный конюх в легкой, нагло дрожащей бороде, с бешеным румянцем на щеках и блестящими горелым антрацитом зрачками вывел перед мамзелыние очи скакуна, стройного и игривого. Это был именно маг и бывшая очаровашка, пересмешник и пародист, уничтожитель школьниц доступного возраста и преподобный… припадочный АКЫН-ХУ, деятель общины «Воньзавода». Конь играл в его уздах, как стреноженная коза на заливном лугу и как выживший заяц на мартовском солнце.

– Пра-а-а-шу! – широко жестикульнув, кинул ХУ руку на круп скакуна. – С ветерком, свистящим в бородах, в молодецком угаре конь белый потащит добычу в горние высина. И был взнуздан зверь сидящий на белом коне в одежде багряной и пал лжепророк с им, – сообщил ХУ и рыцарски преклонил одно колено в окрестную грязь.

Лизка хихикнула, а Антон Антонович кисло нахмурился. Смех женщины – первый признак сдающейся крепости.

– С ветерком по пажитям и нивам, мимо рабов коленопреклоненных и рек, играющих на стремнинах локонами луны, – соврал ХУ. – Ждет скакун приму свою, «четыре животных в скакуне этом “страждут” – одно лев, другое вроде телец, третье с лицом человека, четвертое вроде орла летящего».

– Отпорхни, орел, – отвернулась Лизель. Эта крепость сама знала, кому в какой день недели отворять ворота. – Перья надо чаще чистить. И вшей своему льву вычесывай.

– Иди-иди, – поспешил отвадить стреляющего глазами похабника Антон. – Не мельтеши глаза.

И тут вдруг Лизель поднялась, на лицо ее высадилось волнение и сладкая мука, она подняла ручку, увешанную амулетами и оберегами, и тихо кивнула:

– Подъедь, подъедь, мученик божий. Эй, тарантас!

«Кому это она?» – поразился литератор. Здесь, со сторонки, от группки телевизионных пособников, от кочующей с оператором тележки и от груды бутафорского хлама отделилась колесница, двухколесный малюсенький шарабан или фаэтон. Тащил пролеточку здоровый качаный бугай, голый и в плавках, чуть прикрытый римской с блестяшками тогой и в огромных черных галошах на босу ногу. На том, что называется лицом, блуждала у рикши сильная улыбка, как вроде у Моргатого осла. Тут все узнали и ахнули: рикша – секс-символ стрип-бара, сжигатель оков и мужчина Гуталин. Лизель из качающейся колыбели с благосклонной улыбкой протянула руку, выбралась и проследовала в шарабан. Гуталин заклекотал по-тарзаньи, застучал резиновыми копытами по грязи, обдавая Моргатого с ослом Погасом и Акынку с пегасом, и бросился по неровной колее прочь, катать и трясти прекрасную поклажу.

Антон Антонович демонстративно взялся проглядывать какой-то циркуляр. А братья по недозволенному, ведя под уздцы любимых скакунов и шипя и сипя проклятия, начали медленное сближение. Когда для выстрелов остался шаг, Моргатый и Акынка взревели и взялись поочередно, как могли, пинать ногами бедных скакунов врага, резвого араба и ослину соответственно. Те заблеяли, замычали и заржали, пытаясь увернуться, и даже Акынкин лошак умудрился хлестануть Моргатого пару раз по роже хвостом. Но нервы и икры политических бойцов были крепки, и на животин продолжили сыпаться удары.

Литератор счел момент подходящим. Он приблизился к лягающим и смиренно произнес:

– Как же так, господин Моргатый. Нехорошо присваивать чужие мысли, в смысле «Ц» в кружочке. Мои герои – целомудренная Ираида с ее разнузданным Игорьком, которого она встретила только раз через сорок лет в слезах, ихний Зямкин, безразличный пенсионер и отец котиков, подметный сын на минном поле и винт с обратным ходом – все мои идеи. Вы героев-то переназвали, изменили правила игры и сунули, как свое. Нечестно и незрело. Хоть бы включили в список благодарностей «Остаться в Ж.». Или в титры как помощника осветителя, и в лист матпомощи. А финальчик-то все равно не дописан – где брать будете?

– В Ж., – кратко ответил Моргатый и, бросив пинать конину соперника, двинулся к литератору. Оставил ослину и разгоряченный АКЫН-ХУ, на прощанье угодив ботинком по заду и получив от осла встречную, не замеченную в угаре, полную порцию густой струи в обувь и одежку, и тоже кинулся к подвернувшемуся дураку. Экс-любовники азартно с полминуты пихали Н. туда и сюда, особенно туда, и в быстро закончившемся разговоре тот оказался в жидкой грязи, повержен и нем, как капитан Немо возле акул. А ХУ вытер об несчастного Н. запачканную ослиными извержениями ногу.

– Будешь знать, как среди приличных людей проживать, – крикнул Моргатый напоследок. – Финал он спрятал, гандон на палке. Да мы финалов этих одним пальцем… понял? – показал известный жест.

– Ну, – подтвердил мистический зверь и недоучившийся зоотехник из-под Аркалыка. – Всех вас, барабашек, по одной поимеем и в говно переварим.