Я вырезала колонку и положила ее на стол, как обычно. Я ничего не сказала – что я могла сказать? И я смотрела, как Михаил читал ее, медленно сжимая руку в крепкий белый кулак. Когда он подозвал Мишу, я занялась коробкой с только что доставленными книгами, демонстративно бросая их на стол, громоздя их в кучу, разрезая коричневую бумагу и перевязывая бечевкой, чтобы получились свертки. Я уловила полумесяц Мишиной щеки и профиля, огромные темные глаза, внезапно запавшие от ужаса.

– Гремальты нас не подведут, – услышала я шепот Миши, хотя старалась не слушать. Йозеф Гремальт продал часть работ Бориса. В «Пикчер Пост» я видела фотографию парижской мастерской Гремальтов, увешанную сенсационными картинами.

– Они наши друзья, Миша. Друбецкой даст нам знать, – тихо сказал он ей. – Почти готово, говорит Джозеф. Мы будем ждать сигнала от Друбецкого.

А потом голос Миши, тихий и грустный, сказал что-то по-русски, но я ее не поняла.

Когда я рассказала об этом Эл тем вечером, за чашкой какао, перед сном, я старалась, чтобы это прозвучало забавно. Потому что боялась того, что это на самом деле означало, а я не понимала.

– Это как в шпионском романе.

– Так всегда с Ашкенази, – сказала Эл. – Как будто они снимают кино. Иногда мне кажется, что появится режиссер и начнет говорить им, что делать дальше.

Примерно неделю мы пытались организовать доставку газеты к нам домой, но пришлось отказаться от этой идеи: если я не забирала ее в течение нескольких минут, клоун Джеки воровал ее прямо с крыльца. Это был пожилой и безобидный, но все же довольно странный бродяга, который набрасывался на все, что оставалось снаружи, с проворством обезьяны, заметившей орех.

– Дело в том, – сказала я, – чем больше я нервничаю насчет них, тем чаще я забываю о газете. Это маленькое задание, каждое утро, и я почти забываю о нем.

– Это ментальный блок, – сказала Эл. – Сегодня я писала об этом статью.

– Впечатляет, – ответила я. – А как насчет деревенского дневника, разве ты не этим занимаешься по пятницам?

– А я тебе не говорила? – сказала она небрежно, перекатываясь на живот. – Мне удалось перейти в отдел новостей. Им нужна смелая девушка-репортер, а Дафна вышла замуж на прошлой неделе, так что ее выкинули из газеты. Все это чепуха, и я уверена, что все ограничится репортажами о праздниках и визитах королевы Марии в школы, но…

Я обняла ее за плечи, легла на нее и крепко целовала по всей голове, пока она не взмолилась о пощаде.

– Ты чудесная девочка! Почему ты ничего не сказала? Ты работаешь в отделе новостей? Эл, дорогая, это здорово.

Я снова посмотрела на нее с благоговейным трепетом: она все делала так легко и в то же время работала днем и ночью. Ее острый, как бритва, ум мог анализировать все – от фильмов до книг и новостей, и я никогда не уставала спрашивать ее мнение.

На самом деле, я и по сей день придаю большое значение ее словам, хотя они больше не нужны мне в этом мире. Несмотря на мои мольбы, она никогда не зажигала свет, когда переводили часы. Она пила крепкое спиртное и никогда не пила вина, потому что говорила, что от него не бывает похмелья. Она не любила «Кардома» и предпочитала Лионс Корнер Хаус, потому что там была официантка, которая была добра к чудикам, как мы, и берегла для нас столы в «Лионсе» на площади Пиккадилли: «пруд с лилиями», как мы его называли. Она была превосходной экономкой, знала, как подешевле купить мясо, как хранить еду. Она знала, что лучшим торговцем углем был не человек с Джадд-стрит, к которому ходили Ашкенази и дамы из квартиры снизу, а чуть дальше, за Линкольнс-Инн. Я верила, что она все знает и всегда может все исправить.

– О, не стоит поднимать такой шум, – сказала она. – Я уверена, что, как только дело зайдет в тупик, меня выкинут, чтобы дать поиграть большим мальчикам.

– Если дела пойдут плохо, большие мальчики уйдут воевать и останутся только женщины, Эл, – сказала я, и мы удивленно посмотрели друг на друга, никогда прежде так серьезно не задумываясь о возможности войны, как бы ее ни хотелось избежать, поскольку она могла бы нам помочь. – Давай я приготовлю тебе еще немного праздничного какао. – Я встала с кровати. – Ты чудесная девочка.

– Перестань говорить «чудесная». – Эл не любила комплименты так же, как не любила дешевую обувь (пустая трата денег) и трамваи (смертельные ловушки – гораздо лучше сесть на автобус). Она пошла за мной в маленькую кухню и сменила тему: – Насчет Ашкенази, Тедди. Ты просто должна постоянно напоминать себе о том, что нужно забирать газету каждое утро. Беда в том, что твой разум отгораживается от них, потому что ты злишься на них за то, что они так бесцеремонно обошлись с тобой после того случая с Борисом и с тех пор стали натянуто с тобой общаться. И со мной.

– Но если честно, Эл, то да… иногда я боюсь Мишу. Она изменилась. Как и Михаил, но с ней все хуже. Она ужасно нервничает. Если я снова забуду… – Я замолчала, вытряхивая какао на сковородку. – Я не могу потерять эту работу.

– Ты можешь, теперь, когда у меня новая должность, у нас…

Я мягко положила свою руку на ее.

– Эл, я не могу жить за твой счет.

– Я не это имела в виду, – сухо сказала она. – Это всего лишь деньги. Ты найдешь другую работу.

– Я приехала сюда, чтобы быть независимой. Это мало о чем говорит, если… – Я поставила сковородку на стол.

– Ты бы оскорбилась, если бы кто-нибудь из твоих знакомых узнал, что ты спишь с лесбиянкой из Ист-Энда. Вот что ты имеешь в виду, да?

– Нет, нет, нет, – сказала я, быстро качая головой. Стены крошечной кухни показались ближе, и я оттолкнула ее. – Прекрати думать только об этом. Мне трудно смириться с тем, что я люблю тебя. – Я покачала головой, злясь на себя за то, что была такой эгоисткой. – Ты же знаешь. Я привыкаю к этому, честно. Это не значит, что я тебя не люблю, что я не хочу быть с тобой, что я не откажусь от всего ради тебя…

– От всего? – Глаза Эл сияли, лицо покраснело от волнения.

– Конечно! От всего. Ты же знаешь, я не хочу уезжать. – Я тяжело навалилась на плиту, стукнула по ручке кастрюли и пролила молоко. – Не хочу. Эта проклятая… ой! – Я обожгла палец и поморщилась. – Ой.

– Не кричи, это всего лишь молоко, – сказала Эл, и мы обе рассмеялись. – Прости, дорогая. Мне очень жаль.

– Нет. Ты не должна извиняться. – Я схватила ее за руку и потянулась за тряпкой. – Я не хочу уезжать, Эл. Вот и все. – И я нежно поцеловала ее хрупкое плечо.

Мы вместе вытерли молоко и сварили какао, застенчиво улыбаясь друг другу, потому что что-то изменилось, и мы знали, что связаны испытанием огнем на газовой плите.

Когда мы уже потягивали какао из наших кружек, Эл сказала:

– Послушай, у меня есть идея. Эта проблема с колонкой – если ты снова забудешь, почему бы тебе просто не заменить номер на тот, который у тебя лежит с апреля?