Стрельзау на несколько дней. Каждый вечер я буду присылать вам курьера. Если в течение трех дней ни один курьер не явится, вы опубликуйте приказ, который я дам вам, и который лишит герцога Майкла управления Стрельзау и назначит вас на его место. Вы объявите город на военном положении. Потом вы пошлете заявить Майклу, что просите аудиенции у короля. Вы понимаете?

– Да, государь!

– В течение одних суток. Если он не предъявит короля (я положил руку на его колено), значит, король умер, и вы должны объявить королем наследника. Вы знаете, кто наследник?

– Принцесса Флавия!

– Поклянитесь мне вашей верностью, честью и страхом живого Бога, что вы не покинете ее до смерти, убьете ту гадину, а ее посадите туда, где я сижу теперь!

– Клянусь верностью, честью и страхом Бога! И пусть всемогущий Бог сохранит ваше величество, потому что вы, по-видимому, идете на опасное предприятие!

– Надеюсь, что опасности не подвергнется ничья жизнь, более драгоценная, чем моя, – сказал я, вставая. Потом я протянул ему руку. – Маршал, – сказал я, – в будущее время, может быть, – не знаю… вы услышите странные вещи о человеке, который говорит с вами теперь. Пусть он будет, чем хочет и чем может, но что скажете вы о его жизни за то время, когда он был королем в Стрельзау?

Старик, держа меня за руку, отвечал:

– Я знал многих Эльфбергов и видел вас. Что бы ни случилось, вы были мудрым королем и хорошим человеком; вы показали себя благородным джентльменом и доблестным влюбленным, как любой из царственного дома.

– Пусть это будет моей эпитафией, – отвечал я, – когда наступит время другому занять престол Руритании.

– Дай Бог, чтобы то время было отдаленное, и чтобы я не видел его! – сказал он.

Я был очень тронут, а изнуренное лицо старого маршала нервно подергивалось. Я сел и написал приказ.

– Я едва могу писать, – сказал я, – мой палец еще плохо повинуется!

В действительности же я в первый раз пытался написать что-нибудь длиннее простой подписи; несмотря на старанье, которое я приложил, чтобы изучить почерк короля, я не вполне мог ему подражать.

– Действительно, государь, – отвечал он, – я замечаю разницу с вашим обыкновенным почерком. Это очень жаль, так как может возбудить подозрение в подлоге.

– Маршал, – возразил я со смехом, – какая польза в стрельзаузских ружьях, если они не могут уменьшить подозрения?

Он мрачно улыбнулся и взял бумагу.

– Полковник Зант и Фриц фон Тарленгейм едут со мной! – продолжал я.

– Вы хотите захватить герцога? – спросил он тихо.

– Да, герцога и еще кого-то, кто мне нужен и находится в Зенде! – отвечал я.

– Я бы хотел отправиться с вами, – вскричал он, потянув себя за седые усы. – Мне хотелось бы подраться за вас и вашу корону!

– Я оставлю вам то, что дороже моей жизни и дороже моей короны, – сказал я, – потому что вы человек, которому я доверяю более всех в Руритании!

– Я верну вам ее здравой и невредимой, – отвечал он,– а если это будет невозможно, сделаю ее королевой!

Мы расстались; я вернулся во дворец и рассказал Занту и Фрицу о своих посещениях. Зант нашел возможным слегка покритиковать и слегка поворчать. Я ожидал этого, так как Зант любил, чтобы с ним советовались заранее, а не объявляли о совершившемся; но, в общем, он одобрил мой план, и его энергия увеличилась, когда время действовать стало приближаться.

Фриц также был готов; хотя он рисковал большим, чем Зант, будучи женихом, счастье которого лежало на весах. Как я завидовал ему! Торжествующее окончание, которое должно было венчать его счастьем и соединить его с невестой, успех, на который мы были обязаны надеяться, стараться и бороться, означал для меня горе, более верное и огромное, чем если бы я был обречен на неуспех. Он понял чувства, волновавшие меня, и, когда мы остались одни (включая старого Занта, который курил в другом конце комнаты), просунул свою руку под мою, говоря:

– Вам тяжело. Не думайте, что я не доверяю вам; я знаю, что в вашем сердце нет ничего, кроме верности!

Но я отвернулся от него, радуясь, что он не может видеть, моего сердца, а может только быть свидетелем того, что я собирался совершить.

Но даже и он не мог вполне меня понять, так как он никогда не осмелился поднять глаза до принцессы Флавии, как осмелился я.

Наши планы были все обдуманы так, как нам удалось привести их в исполнение, и как это будет видно дальше. На следующее утро мы должны были отправиться на охоту. Я сделал все распоряжения на время своего отсутствия, и теперь мне оставалось одно… самое трудное, самое печальное. При наступлении вечера, я поехал по шумным улицам к дому Флавии. Народ меня узнал и сопровождал громкими криками. Я продолжал играть свою роль и старался казаться счастливым женихом. Несмотря на свою грусть, меня почти позабавили холодность и гордая величавость, которыми моя кроткая возлюбленная встретила меня. Она слыхала, что король покидает Стрельзау и едет на охоту.

– Мне жаль, что мы не умеем занять ваше величество здесь, в Стрельзау, – сказала она, слегка постукивая о пол ногой. – Я могла бы предложить вам более развлечений, но я была так глупа, что думала…

– Что? – спросил я, наклоняясь над ней.

– Что день или два после – после вчерашнего вечера – вы могли быть счастливым без увеселений; – и она капризно отвернулась от меня, прибавив: – надеюсь, что вепри будут занимательнее нас!

– Я еду на очень большого вепря, – сказал я, и, не выдержав, стал играть ее волосами, но она отодвинула голову от меня.

– Неужели вы обижены? – спросил я с притворным удивлением, так как трудно было устоять против искушения помучить ее слегка. Я никогда не видел ее гневной, а каждый новый ее вид был для меня очарованием.

– Какое право я имею быть обиженной? Правда, вы говорили вчера вечером, что каждый час, проведенный вдали от меня, погибший час. Но очень большой вепрь! Это, конечно, лучше всего!

– Может быть, вепрь нападет на меня, – предположил я. – Может быть, Флавия, он убьет меня!

Она не отвечала.

– Вас не беспокоит такая возможность?

Тогда она заговорила очень тихо:

– Вот таким вы были раньше; но не с тех пор, как стали королем… королем, которого… которого я научилась любить!

С внезапным, громким стоном,