2. См. главу 9 в The Marriage of Sense and Soul. См. также критическое обсуждение таких постмодернистов как Хайдеггер, Фуко и Деррида в Sex, Ecology, Spirituality, 2nd ed. (CW6).

3. См. также Sex, Ecology, Spirituality, 2nd ed. (CW6), главы 4, 12, 13, 14.

4. См. The Marriage of Sense and Soul относительно того, как Кун объясняет научный прогресс. Неудивительно, что Джон Сирл (Searle) был вынужден отбиваться от этого радикального конструктивистского подхода в своей замечательной книге «Конструирование социальной реальности» — в противовес «социальному конструированию реальности», суть которого заключается в том, чтокультурные реалии конструируются на основе истины соответствия, которая обосновывает само конструирование и без которой никакое конструирование вообще не могло бы начаться. И снова, мы можем принять частичные истины постмодернизма — что интерпретация и конструктивизм суть неотъемлемые составляющие Космоса — не заходя слишком далеко и не пытаясь сводить к этому все остальные сектора и все прочие истины.

5. Почему современная философия — это, в основном, философия языка? Потому, что филогенетическое сознание начинает во многих важных аспектах становиться надвербальным, и, таким образом, сознание может взглянуть на вербальную сферу, чего оно не могло делать, когда было с ней полностью слито. В этом тоже есть своя ирония: большинство философов-постмодернистов вышли из филологических, а не из философских отделений университетов, чем во многом объясняется как свежесть новой философии, так и ее наивность.

6. Стандартное представление Просвещения (и флатландии) состоит в том, что слово обретает смысл просто потому, что оно указывает на объект или репрезентирует его. Это чисто монологический и эмпирический подход. Изолированный субъект смотрит на не менее изолированный объект (например, дерево), а затем просто выбирает слово для представления чувственно воспринимаемого объекта. Это считалось основой всякого истинного знания. Даже в случае сложных научных теорий, каждая теория была просто картой, репрезентирующей объективную территорию. Если есть точное соответствие, то карта верна; если точного соответствия нет, то карта ложна. Считалось, что наука — и всякое истинное знание — это просто вопрос точной репрезентации, составление правильных карт.

Это и есть так называемая репрезентативная парадигма, которая также известна как фундаментальная парадигма Просвещения, поскольку она представляла собой общую теорию знания, с которой были согласны большинство наиболее влиятельных философов Просвещения и современности в целом. Философия современности, как правило, носит «репрезентационный» характер, то есть пытается формировать правильное представление мира. Этот репрезентационный подход также называли «зеркалом природы», поскольку было принято считать, что конечная реальность — это чувственно воспринимаемая природа, и что задача философии состоит в том, чтобы правильно изображать или отражать эту реальность.

Проблема заключалась вовсе не в существовании или полезности репрезентации; репрезентационное знание вполне подходит для многих целей. Нет, бедствием современности была агрессивная попытка насильственно сводить все знание к репрезентации — сведение надлогического духа и диалогического ума к монологическому чувственному познанию: коллапс Космоса к одним лишь представлениям событий Правой Стороны.

Ранний структурализм де Соссюра представляет собой одну из первых и до сих пор одну из самых точных и сокрушительных попыток критики эмпирических теорий познания, которые, как он указывает, не могут объяснить даже простого случая «лука на грядке». Значение происходит не просто от объективного указания на что-либо, а от интерсубъективных структур, на которые невозможно указать совершенно объективно. Однако без них не было бы, и не могло бы быть, вообще никакой объективной репрезентации. Все постсовременные теории познания представляют собой пост-репрезентационные теории. Поскольку они также в большей степени полагаются на зрительно-логическое, а не на формально-операционное мышление, они, кроме того, являются, в основном, постформальными.

7. Здесь, для удобства, приводится сокращенная версия резюме, содержащегося в The Marriage of Sense and Soul (chapter 9):

Постсовременные постструктуралисты воспринимали многие из этих важных и незаменимых идей и, доводя их до крайности, делали их практически бесполезными. Они не просто помещали индивидуальную интенциональность в фоновые культурные контексты, но пытались полностью исключить индивидуального субъекта: «смерть человека», «смерть автора», «смерть субъекта» — все это ничем не прикрытые попытки сводить субъекта (Верхний Левый сектор) к интерсубъективным структурам (Нижний Левый сектор). «Язык» сменил «человека» в качестве действующей силы истории. И сейчас говорю вовсе не «я», субъект — через меня говорят не более чем безличный язык и межличностные лингвистические структуры.

Так, в качестве одного из бесчисленных примеров, Фуко бы провозглашал, что «Значение Лакана происходит из того факта, что он показал, каким образом именно лингвистические структуры, сама система языка говорит через дискурс пациента и симптомы его невроза — а вовсе не сам субъект». Другими словами, Верхний — Левый сектор сводится к Нижнему Левому сектору, и Фуко называет это «анонимной системой без субъекта». И, таким образом, не я, Мишель Фуко, и отнюдь не я, в первую очередь, ответственен за них; в действительности, всю работу делает язык (хотя это не мешает мне, Мишелю Фуко, получать гонорар, выписанный на имя автора, который, предположительно, существует).

Попросту говоря, тот факт, что любое «я» всегда помещается в среду «мы», был искажен и превращен в представление, что никакого «я» вообще не существует, а есть только вездесущее «мы» — никаких индивидуальных субъектов, только обширные сети интерсубъективных и лингвистических структур. (Буддисты, обратите внимание: это не имеет ничего общего с понятием анатта, или несамости, поскольку самость заменяется не Пустотой, а конечными лингвистическими структурами «мы», тем самым умножая, а не преодолевая реальную проблему.)

Со временем Фуко отказался от экстремизма своей ранней позиции, на что старательно не обращали внимания крайние постмодернисты. В числе других чудес, биографы-постмодернисты начали пытаться писать биографии субъектов, которые, предположительно, вообще не существовали, в результате чего рождались книги, которые были примерно так же интересны, как обед без еды.

Для Соссюра означающее и означаемое были единым целым (холоном); однако постмодернистские постструктуралисты — и это был один из их наиболее характерных ходов — разрушали это единство, пытаясь делать почти исключительный акцент на скользящих цепях одних лишь означающих. Означающие — действительный материал или написанные знаки — получали практически исключительный приоритет. Таким образом они были отрезаны от своих означаемых и их референтов. Эти цепи скользящих или «свободно плывущих» означающих, по мнению постмодернистов, не укоренены ни в чем, кроме власти, предрассудков и идеологии. (Мы снова видим радикальный конструктивизм, столь характерный для постмодернизма: означающие не укоренены в какой бы то ни было истине или реальности вне их самих, а просто создают или конструируют все реалии; если это истинно, то это уже не может быть истинным.)