от Александерплац, кивали еще задумчивее, когда Эшерих показывал на любопытный выступ южнее Ноллендорфплац, а потом сказали:

— И какие же у вас зацепки, господин Эшерих? Как вы планируете изловить вашего Домового? После вторжения в Россию этот малый чрезвычайно активизировался! На минувшей неделе, кажется, пять писем и открыток?

— Да, — сказал комиссар. — И на этой уже три!

— В чем же дело, Эшерих? Сами подумайте, пишет он уже ох как давно, сколько можно сидеть сложа руки! У нас тут не статистическое бюро регистрации изменнических открыток, вы, любезный, как-никак сыщик! Так какие имеются зацепки?

Припертый к стенке, комиссар принялся горько сетовать на глупость двух женщин, которые видели этого человека и не задержали его, видели и даже описать не сумели.

— Да-да, все это хорошо, любезный. Но мы тут говорим не о глупости свидетельниц, мы говорим о зацепках, какие отыскала ваша умная голова!

Комиссар опять подвел начальников к карте и тихонько сказал, что повсюду севернее Алекса торчат флажки и лишь не очень значительная территория совершенно от них свободна.

— Вот там-то и сидит Домовой. Там он открытки не оставляет, потому что там его хорошо знают и он опасается, что его увидит кто-нибудь из соседей. Всего-навсего несколько улиц, населенных мелкими обывателями. Там он и сидит.

— А почему вы позволяете ему там сидеть? Почему давным-давно не провели обыски на этих нескольких улицах? Его же можно и должно там схватить, Эшерих! Мы вас не понимаем, обычно вы действуете вполне конструктивно, но в этом деле — одна глупость за другой. Мы просмотрели материалы. Взять хотя бы историю с Клуге, которого вы, несмотря на признательные показания, зачем-то отпускаете! После чего вообще им не интересуетесь и даете ему совершить самоубийство, как раз когда он позарез нам необходим! Глупость за глупостью, Эшерих!

Комиссар Эшерих, нервно покручивая усы, позволяет себе заметить, что Клуге не имеет решительно никакого отношения к автору открыток. Открытки появлялись как до, так и после его смерти.

— И я считаю безусловно правдоподобным его признание, что открытку он получил от незнакомца, который попросил, чтобы он где-нибудь ее оставил.

— Ну что ж, считайте! А вот мы считаем необходимым, чтобы вы наконец что-нибудь предприняли! Все равно что, но мы хотим видеть подвижки! Так что для начала проведите обыски на тех нескольких улицах. Посмотрим, что это даст. Что-нибудь да вылезет — уголовщину-то не спрячешь!

Комиссар Эшерих снова смиренно замечает, что хотя речь и идет всего о нескольких улицах, но обыскивать придется почти тысячу квартир.

— Это крайне переполошит население. У людей и без того нервы на пределе из-за участившихся воздушных налетов, а мы еще подольем масла в огонь! Далее: чего можно ожидать от обыска? Что мы, собственно, можем найти? Для своей преступной деятельности этот человек использует обыкновенную перьевую ручку (она есть в любом доме), пузырек чернил (тоже у каждого найдется), несколько почтовых открыток (то же самое, то же самое). Не знаю, на что мне ориентировать людей в этих обысках, не знаю, что именно надо искать. Разве что прикажу действовать от противного: автор открыток определенно не имеет радиоприемника. Еще ни разу я не обнаружил в открытках свидетельства того, что он черпает сведения из радиопередач. Временами он попросту плохо информирован. Нет, я не знаю, на что ориентировать обыски.

— Но, дражайший, любезнейший Эшерих, мы в самом деле вас не понимаем! Сомнений у вас сколько угодно — и при этом ни одного конкретного предложения! Мы должны взять этого человека, причем быстро!

— И мы его возьмем, — улыбнулся комиссар, — но вот быстро ли? Этого я обещать не могу. Так или иначе, он вряд ли будет писать свои открытки еще два года.

Они застонали.

— А почему не будет? Потому что время работает против него. Посмотрите на флажки, еще сотня — и ситуация станет для нас куда яснее. Он чертовски упорный и хладнокровный, этот Домовой, но ему еще и невероятно везло. Одним хладнокровием здесь не обойдешься, необходимо еще и немножко удачи, и до сих пор ему немыслимо везло. Только тут точь-в-точь как в карточной игре, господа, некоторое время игроку идет хорошая карта, но потом всё, конец. Внезапно игра обернется против Домового, а козыри будут на руках у нас!

— Прекрасно, Эшерих, прекрасно! Изощренная полицейская теория, мы понимаем. Только вот мы не любители теоретизировать, а, судя по вашим словам, придется ждать еще года два, пока вы решитесь действовать. Это исключено. Так что будьте добры еще раз хорошенько все продумать и, скажем, через неделю доложить ваши предложения. Тогда и посмотрим, годитесь ли вы для завершения данного дела или нет. Хайль Гитлер, Эшерих!

Позднее обергруппенфюрер Пралль, который в присутствии собственного высокого начальства поневоле помалкивал, еще раз прибежал в кабинет Эшериха:

— Осел! Идиот! Думаете, я позволю болвану вроде вас позорить мой отдел? У вас неделя сроку! — Он злобно взмахнул кулаками. — И берегитесь, если за эту неделю вы ничего не придумаете! Я с вами разделаюсь! — И так далее, и так далее. Комиссар Эшерих уже и слушать перестал.

Недельную отсрочку комиссар Эшерих употребил по-своему: вообще не занимался делом Домового. Однажды он пошел на поводу у начальства, отступил от выжидательной тактики, которую считал правильной, и тотчас все пошло наперекосяк, а в результате Энно Клуге отправился на тот свет.

Не то чтобы Клуге очень уж допекал его совесть. Никчемный, жалкий болтун — жив ли, мертв ли, какая разница? Но из-за этого плюгавого мужичонки комиссар Эшерих заработал множество неприятностей, потребовались изрядные усилия, чтобы закрыть однажды открытый рот. Н-да, той ночью, о которой он вспоминать не любил, комиссар очень разволновался, а как раз волнений этот долговязый бесцветный мужчина терпеть не мог.

Нет, он не позволит еще раз вывести себя из упорного терпения, даже самому высокому начальству не позволит. Что с ним может случиться? Эшерих им нужен, во многих делах просто незаменим. Ну, поорут, потопают ногами, а в конце концов сделают единственно правильное: будут терпеливо ждать. Да, никаких иных предложений у Эшериха нет…

Знаменательное совещание. На сей раз оно состоялось не в кабинете Эшериха, а в зале, под председательством одного из самых высоких начальников. Разбирали конечно же не только дело Домового, но и множество дел из других отделов. Критика, ругань, презрительные насмешки. И следующее дело.

— Комиссар Эшерих, будьте добры, доложите нам свои соображения по делу автора открыток.

Комиссар доложил. Сделал небольшое сообщение о